Доктор Фосдик мечтал предоставить высокообразованному обществу прекраснейший храм для встречи с Богом. Он также стремится позаботиться о социальных потребностях одинокого горожанина – с большим размахом он оборудовал при церкви все необходимые помещения: гимнастический зал, зал для приемов и театральных представлений, столовую и прочее. Помимо большого количества помощников он получил в свое распоряжение и двух заместителей в сане священника. Из двадцати двух этажей колокольни десять отводится под задачи религиозного и социального воспитания юного поколения, от ясельного возраста до колледжа, один этаж заняло Женское общество со своим шитьем, другой – библейский класс также для женщин. Кабинет и приемная доктора Фосдика вознеслись на роскошно отделанный восемнадцатый этаж. Этажом выше – здесь мебель проще и солиднее – собираются попечители храма… Не все они богачи, не все располагают властью, но общественной идеей озабочен каждый из них143.

Совместная жизнь изо дня в день укрепляет дух товарищества, взаимной готовности помочь. Тысячеустое «хелло», разносящееся ежечасно по коридорам общежития, – его не забывают выкрикнуть, даже пробегая мимо второпях, – не столь бессодержательно, как может показаться… Здесь никто не остается в уединении, никто не отгорожен и все открыты друг другу, а потому в споре между суровой истиной со всеми ее последствиями и желанием сохранить общинность побеждает именно это желание. Это типично для американской мысли в целом, и в особенности, как я заметил, для богословия и Церкви: они не допускают, чтобы истина радикально преобразила их жизнь. Общинность, таким образом, основана не столько на истине, сколько на «справедливости» – никто не выскажется против соседа, если знает его как «доброго малого»144.

Само собой, недоставало тишины и покоя, но недоставало и стремления к развитию индивидуальной мысли, которую в германских университетах обеспечивало более приватное устройство студентов. Здесь интеллектуальное соревнование погасло, вообще не замечалось особого честолюбия в этой сфере. Семинары и дискуссии проходили вполне беззубо, радикальная критика по существу отсутствовала, то был скорее дружеский обмен мнениями, нежели спор, в котором рождается истина145.

повернулась спиной к подлинному богословию и главным образом занята экономическими и политическими проблемами. В этом они видят обновление Евангелия применительно к нашему веку. По настоянию этой группы богословская семинария предоставила на зиму стол и кров тридцати безработным (трое из них оказались немцами) и старалась помочь им с устройством. Студенты не жалели на это времени и сил, однако богословское образование этой филантропической группы сводилось к нулю, а самоуверенность, которая побуждала их с легкостью разрешать и даже высмеивать любой богословский вопрос, была наивной и ничем не оправданной146.

небрежность, с какой студенты рассуждали о Боге и мире, была, «мягко говоря, до крайности удивительна… у нас и вообразить себе не могут, с какой наивностью люди, готовящиеся принять сан, а то и принявшие его, задают вопросы на семинаре по практическому богословию – к примеру, следует ли в самом деле проповедовать Христа. «В конце концов, пустив в ход капельку идеализма и чуточку хитроумия, мы и с этим справимся» – вот их настрой. Атмосфера богословской семинарии «Юнион» способствует ускоренному процессу обмирщения американского христианства. Ее критика направлена главным образом против фундаменталистов, но отчасти и против радикальных чикагских гуманистов, что правильно и необходимо. Но нет прочного фундамента, на котором после сноса старого удалось бы что-то отстроить, – фундамент сносится при общей разрухе. Многие студенты этой семинарии способны разразиться смехом на публичной лекции, услышав цитату из Лютера о грехе и прощении, поскольку основная мысль трактата De sevo arbitrio кажется им уморительно комичной. Они совершенно забыли о самой сути христианского богословия.