глазами, так как вода была ледяной, и стал водить ими из стороны в сторону, словно в поисках конного полицейского. Увы, нигде в Бёрине такого не нашлось бы. А потому он по-собачьи подплыл к плоскодонке, закинул на нее руку, ногу… и перевернул лодочку на себя.

Мы слышали его голос изнутри ее — он, видимо, ухватился за скамью. Он выкрикивал, как ни грустно, слова, которые могли оказаться ирландскими ругательствами, но доносились они до нас так глухо, что мы их толком не разобрали. Он энергично брыкал ногами и медленно, но верно направлял перевернутую лодку в гавань. Смахивала лодка на громадную морскую черепаху, только звуки издавала совсем не черепашьи.

Кто-то из парнишек успел несколько прийти в себя, сел в лодку и кинулся в погоню. Извлечь Майка на свет Божий он не сумел, а потому просто отбуксировал плоскодонку к берегу. В конце концов ноги Майка коснулись дна. Он поднырнул и, дрожащий, посинелый, воздвигся над водой.

Если бы он тут же отказался от мысли о плавании, забрался бы в свой «фольксик» и покатил домой, это было бы вполне понятно. Но Майк не таков. Шлепая к берегу, он изобразил широчайшую свою улыбку и наиирландейший свой выговор.

— Бегорра! — произнес он на языке своих предков. — Лучшего и не придумать, чтобы плавать под дождем, а?

Он покорил сердца обитателей Спун-Коува и мое тоже.

Неосведомленность Майка во всем, что касалось моря и судов, имела свою положительную сторону. Она обеспечивала ему душевное спокойствие. В его глазах «Счастливое Дерзание» была самой крепкой шхункой, какие только знавал мир. Он доверял ей безоговорочно. И продолжал доверять, даже когда она делала все, чтобы его разочаровать. Нет, не думайте, меры предосторожности он принимал. Когда он в этот вечер забрался на свою койку, то потратил минуту, чтобы прибить к доске в изголовье большую медаль с изображением святого Христофора, покровителя плавающих и путешествующих.

Хотя я в отличие от Майка не католик, изображение это все еще остается там, где он его поместил. Ведь кто-то же да оберегал нас в последующие дни! Был то святой Христофор или Морской Старик, окутано мраком неизвестности. Сильно подозреваю, что потребовались их совместные усилия, чтобы вызволять нас то из того, то из этого.

Глава двенадцатая

Гигантская акула и гигантская баскская идея

Через два дня после прибытия Майка мы взяли курс на Сен-Пьер, который лежит в пятидесяти милях к западу от кончика сапогообразного завершения полуострова Бёрин. Я с надеждой предвкушал легкий переход. Ведь плавание предстояло каботажное — все время в виду суши, а потому я не думал, что причуды компаса что-нибудь испортят. Двигатель работал лучше, чем когда-либо прежде. Течи, казалось, угомонились. Во всяком случае, физических сил Майка хватало, чтобы держать их под контролем. Мы вдоволь запаслись съестными припасами и ромом. Даже прогноз погоды не оставлял желать ничего лучшего.

Прогноз этот предсказывал «на рассвете ветер южный, легкий, усиливающийся, смещаясь на двадцать градусов к юго-востоку; видимость четыре мили, кроме как в тумане». Оговорка «кроме как в тумане» фигурировала в каждом прогнозе погоды во время каждого моего плавания в течение шести лет моего пребывания на южном берегу Ньюфаундленда. И в каждом же без тумана не обходилось, за одним исключением. Иногда он встречался «пятнами» шириной всего в несколько миль. Обычно же он бывал куда более внушительным, заволакивая сотни тысяч квадратных миль океанской поверхности. Хотя прогнозы погоды частенько оказывались ошибочными во многих частностях, тумана это, как правило, не касалось.

В честь этого первого его плавания я угостил Майка особым завтраком. Он состоял из овсянки на сгущенном молоке, в которой купались поджаренные полоски бекона, и еще из вареных колечек. Колечки еще один ньюфаундлендский деликатес. Это — самая мелкая треска, провяленная на солнце «колечком», а не разрезанная вдоль, как более крупные рыбины. Вкусом и ароматом они напоминают хорошо выдержанный сыр «чеддер». Майк, не будучи уроженцем Ньюфаундленда, никогда их прежде не пробовал, но не ударил лицом в грязь и съел два колечка. Насчет аромата и вкуса он согласился, но только сказал, что смахивают они больше на овечий сыр.

Мы покинули Спун-Коув в семь часов, едва поднялся бриз, способный наполнить наши паруса и придать нашему отплытию лихость. Час спустя мы обогнули остров Литл-Бёрин, вышли в открытые воды залива Пласеншия и принялись зарываться носом в медлительную, маслянистую зябь, накатывающуюся с юга. Едва «Счастливое Дерзание» начала то взбираться на пологие волны, то ухать между ними, я достал бутылку, сотворил обычное возлияние Морскому Старику и передал стакан Майку, вид у которого стал каким-то задумчивым.

Майк поднес стакан ко рту, резко повернулся и совершил собственное жертвоприношение Старику. Не думаю, что оно было добровольным — языческие суеверия Майку чужды, но в любом случае совершил он его энергично и самозабвенно.

После завершения обряда он томно обернулся ко мне и сказал, что, пожалуй, колечки ему не пришлись, — во всяком случае, дважды за одно утро.

Бриз крепчал, и вскоре мы уже, приплясывая, шли вдоль унылого бёринского берега со скоростью в пять узлов. Майк начал осваиваться и заметно повеселел. Я показал ему, как править по компасному курсу. Компас ему никаких хлопот не доставил, но править он наловчился не сразу. Дело в том, что, в отличие от штурвала, румпель надо поворачивать в сторону, противоположную той, куда требуется повернуть судно.

Еще до полудня мы обогнули Лаун-Хед и повернули почти прямо на запад. Ветер начал стихать, а небо все сильней затягивала дымка. Одним глазом я тревожно смотрел в море, не начнет ли приближаться черная стена тумана, а другим следил за угрюмым, окаймленным рифами берегом, вдоль которого мы шли.

Майк, безмятежно стоя у румпеля, больше интересовался океаническим миром и его обитателями. Он пришел в дикий восторг, когда мы прошли через стаю гринд, глянцево-черных крупных дельфинов, длиной футов в пятнадцать и больше, которые так увлеклись, преследуя невидимые скопления кальмаров, что некоторые выскакивали на поверхность и шумно выпускали воздух на расстоянии броска камня от нас.

Майк недавно перечел «Моби-Дика» и сгорал от желания испытать страсти и волнения китобоев. Я пропустил мимо ушей его желание спустить плоскодонку, вооружиться нашим багром и собственноручно загарпунить гринду. Нет, в принципе я был не против, но меня тревожила нарастающая пасмурность и быстрое ухудшение видимости, вынуждавшее нас все ближе подходить к весьма негостеприимному берегу.

Беда была в том, что я не мог