Черяга осведомился у пролетариата, где ему найти Володю и, получив ответ, поднялся на второй этаж.

Деревянная дверь квартиры банковского охранника была слегка приоткрыта, и перед дверью сидела кошка и восторженно нюхала доносящиеся оттуда ароматы. При виде Черяги кошка подняла хвост и слиняла.

Черяга осторожно побарабанил пальцами по двери: тихо.

Черяга постучал еще громче. Никакого ответа.

Черяга нажал на ручку двери и вошел внутрь.

Однокомнатная квартира была вся заставлена бутылками. Запах давно не мытого туалета мешался с вонью протухшей селедки. Черяга переступил через разбитое зеркало, валявшееся прямо в коридоре, и вошел в кухню.

В крошечной кухоньке, между раковиной, уставленной немытой посудой, и обеденным столом, сидел человек. Он сидел на полу, вытянув ноги и прислонившись спиной к батарее. Рожа его и куртка были обильно заляпаны кровью, и Черяга понял, что перед ним покойник. Главной отличительной приметой покойника были разные носки: один красный, другой коричневый, и оба с дыркой на пятке.

В этот момент покойник открыл глаза и хрипло сказал:

— Дай водки.

Черяга сходил в ванную, отыскал там полотенце, менее вонючее, чем прочие, и намочил его холодной водой. Вернувшись в кухню, Черяга присел на корточки и принялся обтирать рожу Чана. Рожа была раскрашена не хуже жестовского подноса.

— Кто тебя так? — спросил Денис.

— А ты кто такой?

— Брат Чижа. Москвич. Так кто тебя?

— Голова. Шеф наш. Совсем подвинулся на своем кабеле.

— Каком кабеле?

— Который позавчера возле банка сперли. А я что? Я чего видел? Я спал, как на партсобрании.

— На дежурстве спал?

— А чего вдвоем дежурить? Мы с Колькой посидели, культурно пузырек раздавили, ну, я и задремал как-то.

— А Колька не спал?

— Да вроде нет, — сказал Чан.

— Ментовку вызвать?

— Ты что, по жизни пришибленный? Мне твоя ментовка, как хрен опущенному. Водяры дай. В холодильнике есть.

Денис послушно распахнул холодильник, но водки там не нашел. По правде говоря, в холодильнике вообще ничего не было, кроме древней пачки сметаны и белой бахромы сосулек, свисающих с морозилки.

— Нету водки, — сообщил Денис.

— А, козлы! — изрек Чан, — ну ладно, по роже они мне навешали, а зачем водку-то увели? А у тебя, кореш, в натуре, запасца нет?

— Не, — сказал Денис, — что было, употребил.

— То-то от тебя одеколоном пахнет, — глубокомысленно изрек Чан.

Денис не стал разочаровывать бедолагу и объяснять ему, что одеколоном от него пахнет вовсе не потому, что он одеколон пил.

— А что, Голова, — он в натуре такой крутой, что за провод задницу отдерет? — полюбопытстовал Денис.

— Да не, он так, ничего мужик и перед Негативом шестерка, — сказал Чан, — а тут взъелся до не могу. Ну прям не кабель из банка у него потырили, а хрен из штанов.

С этими словами Чан сделал попытку подняться, но ввиду легких телесных повреждений, а также общего расстройства организма, вызванного значительным превышением нормы алкоголя в крови, поскреб ногами по полу и остался, где был.

— Слышь, Чан, — спросил Денис, — а Негатив Премьеру предъяву делал? За моего братана?

— Кунак делал, — сказал Чан, — на завтра стрелку забили.

— Где?

Чан икнул. Черяга повторил вопрос.

— Забыл, е-мое, — сказал Чан. — А тебя что, не звали?

— А стрелка-то мирная? — задумчиво спросил Денис.

— Да не поцапаются! Премьера-то тоже Князь на город ставил, в один общак платят. Премьер живет по понятиям… Слышь, братан, сгоняй за зельем? Душа не встает…

— Я сгоняю, — пообещал Денис, — а ты мне вот что скажи: неужто мой братан и впрямь в эту Ольгу так втрескался? Не побрезговал?

— Олька Барыня девка умная, — сказал Чан, — она у Негатива два месяца жила, как сыр в масле каталась, пока он ее на чужой скалке не застукал…

— И что ж? Негатив к брату не ревновал?

— Кого ревновать-от? Мокрощелку? — Чан громко икнул, — так вона их как ос в гнезде… Западло давалку-то ревновать будет…

Когда, через пятнадцать минут, Черяга вернулся в квартиру с четырьмя бутылками самой мерзкой бормотухи, которая только нашлась в ближайшем ларьке, новый его знакомый похрапывал, окончательно свалившись под стол. Ноги в разных носках сиротливо торчали из-под длинной скатерти. Черяга осторожно сгрузил рядом с Чаном бутылки и вышел.

Если, не дай бог, Чан проснется до завтрашнего полудня, то первым предметом, который предстанет пред его ясные очи, станет батарея поллитровок из комка. Вряд ли Чан успеет протрезветь настолько, чтобы поведать коллегам о визите московского братана. Если же в пятирублевых бутылках окажется метиловый спирт или еще какой антифриз, — что ж. Что-то подсказывало следователю по особо важным делам Денису Черяге, что чрезвычайных угрызений совести по поводу преждевременной кончины некоего Володи по кличке Чан он испытывать не будет.

* * *

Около шести вечера в приемной Извольского, по обыкновению задерживавшегося на комбинате допоздна, запищал селектор, и приятный голос секретарши сказал:

— Это лидер шахтерского профсоюза. Депутат Луханов.

Извольский взял трубку.

— Здравствуйте, Вячеслав Аркадьевич, — услышал он, — я бы хотел встретиться.

— Зачем?

— Повторить свое предложение. Я же понимаю, насколько вы влиятельный человек в области. И насколько велико ваше влияние на депутатов ЗАКСа. Я повторяю свое предложение — как только ЗАКС проголосует за дополнительный налог и внебюджетный фонд шахтерам, мы снимем людей с рельс.

Извольский вместо ответа швырнул трубку на место.

На том конце провода профсоюзный босс Валентин Луханов аккуратно положил трубку и улыбнулся. Он вовсе не был уверен, что ему удастся снять людей с рельс раньше, чем они захотят. Но Извольскому знать это было не обязательно.

* * *

Был уже вечер, когда внедорожник Дениса снова остановился на проспекте Коновалова у девятиэтажки с облупившимся шахтером из мозаики. Денис долго сидел в машине, подкидывая на руке связку доставшихся от брата ключей, и убеждал себя, что он приехал только затем, чтобы возвратить Ольге ключи от ее дома.

Наконец вздохнул, улыбнулся и полез из машины.

Ольги в квартире не было; сейфовый ключ и вправду подошел к ее двери, Денис повернул его и прошел внутрь.

Однокомнатная квартирка все так же сверкала непривычной для шлюхи чистотой; мебель везде была отполирована, столик у окна был накрыт белоснежной синтетической скатертью. На маленькой тумбочке стояла фотография Вадика.