— Ну и супище!.. Госпожа Перловка… Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. Вижу, гордое мясо в забеге не участвует. Зато луку-у…

— Ну а як же? — спохватывается мама. — Лук пользительный. Одна титка по радиву казала, шо лук по митаминам бежит на первом месте, а потом капуста. На лук мы богатюки… По всяк лето его что грязи. Хоть луковым плетнём огородись!

Глеб развалил кукурузный чурек натрое.

Мама отмахнулась от своей доли.

— Иди ты! Я дома поела… Не ждить, ешьте плотно. Глаза шоб не западали.

— Без Вас мы не начнём, — уважительно поглаживает Глеб бутылку. — Мы не видали, как Вы ели.

— Да. Не видали, — подтянул я Глебову сторону.

Через силу мама взяла свой кусок, и бутылка забегала по кругу.

Рад Глеб, что чурек велик; рад и чурек, что у Глеба рот велик. Эвва, ка-ак он жестоко кусает! Голодный и от камня откусит, не окажись чурека.

В мгновение все остались без дела. Никто не заметил, куда подевались суп и чурек. Только разбежались — стоп!

— Что ещё? — буркнул Глеб с жёстким спокойствием палача — отрубил одному голову, на всякий случай интересуется: кому ещё?

— А супик ничего, — доложил я маме.

— Всё ж не суха вода, — уточнила она.

Я взял бутылку, в которой только что был суп, прижал к груди и, ласково наглаживая её, запел:

— Супчик жиденький,

Но питательный…

Я наставил палец на Глеба и влюблённо продолжал гудеть:

— Будешь худенький,

Но пузатенький.

— Эта горя нам не грозит! — постучал он себя по впалому животу. — Ма, вторая серия будет?

— Будэ, будэ, — покивала мама.

На синий стол выскочила кастрюля с мамалыгой и с молоком.

Глеб отпустил ремень на одну дырочку:

— Зарадовалась душа, что видит кашу, разгоню нашу. Такой кашенции ни один король не ел!

— Шо ж то за король, раз ему и мамалыги не дають?.. — загоревала мама. — А Митька, гляди, зараз на демонстрации… Хай сыночку лэгэ-эсенько икнэться…

— Хай! — подкрякнул Глеб дуря.

Я тоже ничего не имел против:

— Хай!

Глеб заведённо утаскивал из кастрюли ложку за ложкой с горой. Я ловчил не отстать.

Вдруг Глеб присвистнул.

— И что то за мода свистеть за столом? — выговорила мама.

— Как не свистеть? — проворчал Глеб. — В каше что-то чёрное. Изюм?.. Муха?.. — Выловил мизинцем. Муха! Торжественно показал всем. Хотел обсосать, но великодушно раздумал и уже сожалеюще метнул за плечо: — Лети, бабаська. Загорай!

— Разбрасываешься мясом! — попрекнул я. — Не пробросаться бы… Бабу с колбасой выкинул!

— Дела! — опечалилась мама. — Совсем закухарилась Полька… Оно… — В её зрачках дрогнула живинка. — То наша печка так варит. Муха… Всего одна муха… Много ль она одна съела? Хлопцы! На первый раз да низзя простить?

— Можно, — в одно гаркнули мы с Глебом. — В наших желудках и долото сгниёт!

— А тут всей-то беды муха! — улыбнулась мама. — Хорошая стряпуха и две запечёт в пирог!

— Выходит, Вы просто плохая стряпуха? — подловил на слове Глеб.

— Какая уж е. Не то шо покойница мама казала: наша стряпня рукава стряхня, а кабы басни хлебать, все бы сыты были!

Вокруг млела разваренная тишина.

Чудилось, солнце выжгло всё живое, оставило одно марево. В дрожи оно густеет, подымается выше. Такое чувство, что накатывается вечер среди дня. Зной не обжигает — давит огнём. Телом почти слышишь тяжесть раскалённых лучей. Передёргивает озноб. Не продохнуть… И ни ветринки… Хоть бы листик шевельнулся над нами на ольхе в плетне.

Ладили мы эту городушку рано весной. Добрые колья рубили в Ерёмином лесу у самого водопада. Набирали по вязанке, сразу тащили, ставили колышки. Пока всадишь, умаслишь тот колышек по локоть в землю, ведро воды ему под ногу в лунку вбухай.

Жизнь в лесинах ещё билась.

Все колья принялись, выкинули листья. Городьба наша ожила. Подмога какая! То колья через два-три года прели, падали. Меняй. А тут — растут! Только и хлопот о хворосте.

Через край Глеб плеснул себе в рот остатки молока, торжественно поставил на фартук кастрюлю вверх дном. Обедня вся!

— Спасибо, чого щэ? — Мама заискала глазами свою тоху.

— На речку бы… На Супсу… — Глеб жмурится на меня, как кот на сливки.

— Иди ты! — Мама обеими руками махнула на него. — Время какое!

— Хорошее. Самая пора искупаться, — держу я Глебов интерес. — А дело не волк, в лес не убежит.

— Нет, не убежит, — авторитетно заверил Глеб.

— Так чего тогда в такое пекло выпрыгивать из кожи? — дёргает меня свербёж за язык. — Чего пот в три ручья проливать?

— Весной не вспотеешь, зимой не согреешься… — сухо, чужевато мама подняла свою тоху.

Обиделась, как есть обиделась.

Мы с Глебом бросили ломать речную комедию. Затеяли ж так. Со скуки. Нам ли разжёвывать, что весна днём красна?

Не к месту откуда-то из недр извилин в насмешку выползла непрошеная думка про то, что за жизнь человек умолачивает шесть-де-сят тонн еды. Ну и пускай мнёт, ты-то тут при чём?.. Да при всём при том, что и ты вроде человек? Твои шестьдесят разве дядя тебе поднесёт, не потопай ты сам? Может, у тебя дырка в горле ýже? Или вовсе залатана? Вряд ли. Всё летит, что под зуб ни упади…

Вскакивать ванькой-встанькой всё равно неохота.

Пальцы сами лениво разворачивают бутылочную газетную затычку, мой вершок. Липкие глаза сами впиваются в бахромистые строчки.

— Слушайте! — гаркнул я. — Про нас пиш-шут! Читаю… «Недавно на книжный рынок Англии поступил справочник, моментально ставший бестселлером. Предназначен он для руководителей фирм и учреждений и содержит ряд ценных указаний по части подбора сотрудников. Вместо заполнения многочисленных анкет авторы справочника рекомендуют просто-напросто приглашать кандидатов в ближайшее кафе. Если человек жадно глотает пищу, это явный признак скрываемой вспыльчивости, — указывается в справочнике».

— Это не про нас, — разомлело оборвал меня Глеб. — Разве мы что-нибудь скрывали?

— Дай дочитаю… «Тот, кто ест быстро, но с толком — быстро работает».

— Это мы! — бухнул Глеб костьми пальцев по кастрюлиной закоптелой звонкой заднюшке. — Да, мам?

— Мы… мы… — отходчиво кивнула мама. В одальке она поправляла на себе белую косынку.

— «Люди, заботящиеся о наличии в пище витаминов, обычно уделяют в работе слишком много внимания незначительным деталям. Медленные, аккуратные едоки — хорошие организаторы. Если человек явно наслаждается едой, значит, он уверен в своих силах. Кандидат, делающий во время еды регулярные паузы, — человек действия. Люди же, лишенные аппетита, и к работе будут относиться равнодушно…»

Оттараторил я, сияю на все боки начищенным пятаком.

— Шо ото ты за юрунду начитал? — укорно покачала