Через несколько дней, ночью, я проснулся от воплей Масяни. Тот кричал во сне: «Сгинь, черррртов урод! Катись в аааад!»

Я разбудил его. Он долго смотрел на меня расширившимися от ужаса глазами, не узнавал. Потом узнал и спросил: «Где он?»

— Кто?

— Кип, он только что был тут и душил меня. Говорил, что я убил его ножницами, и что он за это задушит меня во сне.

— Очнись, Масяня. Это был кошмар. Кип — в морге. Мы живем в двадцатом веке, ты только что закончил мехмат МГУ. Синус икс по-прежнему меньше или равен единице. Все хорошо.

— Катись ты… Век… мехмат… синус… херня. Он был тут и душил меня, понимаешь? Посмотри, на шее пятна.

В этот момент мы оба услышали страшные крики и визг из соседней комнаты.

Напялил на себя шорты, постучал в дверь… никто мне не ответил. Прошел через нашу комнату на веранду и вошел оттуда в комнату соседок. Все четыре девушки не лежали на своих кроватях, а, сцепившись в человеческий ком, молча сидели на полу, в дальнем от веранды углу комнаты. Под одеялом. Вроде как прятались.

— Эй, девчонки, это я, Димыч. Вы почему так орали? От кого спрятались?

Никто мне не ответил. Попробовал стянуть с них одеяло. Не дали. Затем услышал глухой, срывающийся шепот Зурочки: «Ал-хамду ли Лляхи…»

Она молилась…

Сел на стул. Посидел несколько минут…

— Это я, Димыч, сижу в вашей комнате на стуле. Пришел, чтобы помочь. Если хотите, уйду. Что у вас тут стряслось?

Ответила мне Олечка.

— Уходи, нам ничего не нужно. Нам кошмар приснился. Ты уйдешь, и мы будем дальше спать.

— Не хочу вас пугать, но вон… Сане-Масяне Кип привиделся. Будто бы душил его во сне.

Зря я это сказал. Девочки окаменели. Минут через пять Олечка прошептала: «Уходи, пожалуйста, мы голые».

Ушел.

…

Лег на свою кровать. Заснуть не мог. Думал, думал, ворочался.

Заснул.

И снится мне сон. Вроде вчерашний день вернулся. И Кип опять бритвой по моему горлу елозит… И вот я на улице… но не иду искать Масяню, а к соседкам стучу… хочу их от Кипа защитить… и они пускают меня к себе.

В комнате у них все не так… никакой мебели нет, только ковер персидский на пол положен, на нем — блюда с фруктами… Девушки все голенькие, танцуют с пестрыми лентами в руках, бюстами и попочками трясут, хохочут. Я им рассказываю, что будет, а они мне не верят… смеются…

Я ищу, чем бы мне Кипа ударить, если войдет с бритвой… но ничего в комнате этой чудной нет подходящего… даже ножниц нет…

И вот слышу я тяжелые киповы шаги. Ближе и ближе. Слышу, как он глухо бранится…

Девушки резвятся себе, как голубки, а у меня сердце в пятки падает.

И тут — откуда ни возьмись… в комнату входит начальник лагеря Семеныч с лассо в руках. Девушки ему приветливо улыбается, он им мельком так кивает, а потом — ни с того, ни с сего — кидает лассо и ловит меня им за шею. И тут же затягивает петлю. Я пытаюсь ему объяснить, что не меня, а взбесившегося Кипа с бритвой надо ловить, но он меня не слушает… вставляет мне в рот кляп и связывает веревками.

И вот, стою я связанный и привязанный к столбу в лагерной столовой. А вокруг меня — все лагерные обитатели. Смотрят на меня презрительно, надменно, без сострадания… так как доктора наук — на срезавшегося студента на экзамене по математическому анализу.

А Семеныч толкает краткую речь. И заканчивает ее почему-то так: «Эпоха зверств черного аспиранта закончена. Главное здание МГУ может спать спокойно. Никто больше не потревожит студентов и аспирантов нашего славного университета! Черный аспирант пойман и будет сейчас публично казнен через ручную странгуляцию. Душить будет отличник гражданской обороны СССР Борис Кипелов. Наше дело правое, мы победили! Да здравствует наш великий вождь Иосиф Виссарионович Чихайвповидло!»

Вместо того чтобы рассмеяться, публика бешено аплодирует оратору.

Все жадно смотрят на меня. Многие высунули языки, с которых капает слюна. Все ждут палача.

Палач в остроконечной красной шапке подходит ко мне, накладывает мне на горло руки и начинает душить…

Шепчет: «Что, ублюдок, не захотел уговаривать своих проблядушек совершить человеколюбивый поступок… всего-то работы было на пять минут… а теперь сам попал в тиски… задушу тебя, а потом распорю тебе брюхо и вытяну кишки… брошу бродячим псам, пусть жрут».

Изо всех сил я стараюсь крикнуть: «Это Кип, Кип! Он — черный аспирант, а я только закончил первый курс…»

Но из-за кляпа я издаю только нелепое курлыканье.

…

Масяня разбудил меня ранним утром. Солнце только что взошло и освещало наш пляж волшебными зеленовато-розовыми лучами. Перед тем, как влезть в воду, мы выпили по стаканчику молодого красного вина.

За завтраком к нам неожиданно подошел Семеныч и сказал негромко: «Надо поговорить, хлопцы. Через двадцать минут у меня».

Масяня предположил, что менты еще чего-нибудь придумали, и нам придется в Гудауту тащиться и еще раз показания давать.

Я вспоминал свой сон и морщился, вся эта история мне порядком осточертела.

Пришли в его персональный коттедж, прячущийся в тени самшитов.

Семеныч пригласил нас сесть на стулья, сам он сидел в кресле…

Замялся… Потер несколько раз руки. Явно не знал, с чего начать. Таким мы хамоватого Семеныча никогда не видели.

Он был явно смущен, может быть даже испуган, и вовсе не хотел заставить нас что-то сделать или написать…

Голос его подрагивал, как хвостик у щенка.

— Мне сегодня утром, того, из милиции позвонили. Начальник отделения, Горидзе, кажется. Кадр вроде надежный… мурло как у павиана… Так вот, Горидзе этот мне сказал, что дежурного в морге… где наш… того… сегодня увезли в психическую. Плакал и рассказывал, что ночью его мертвяки душили и резали… и порезы показывал, но ему, конечно, не поверили. А тела Кипелова… того… там больше нет. То ли украли, то ли сам ушел.

Масяня не выдержал: «Сам ушел? Того… С пробитым ножницами сердцем? Как вы это себе представляете, Николай Семенович?»

Семеныч взъярился: «Не дерзи старшим, студент! Никак не представляю… А знаю, что в жизни много чего бывает. Бывает и такое, что в ваших университетах не проходят. Сам испытал. Короче… вы того… осторожнее… Мало ли чего… За соседками понаблюдайте, они девочки нежные… И — никому ни слова. Вольно, по домам…»

После разговора с Семенычем мы пошли в магазин за спиртным.

…

А уже в Москве, на первой же лекции, мне рассказали, что в Главном здании МГУ по ночам стал показываться мертвец, которого студенты прозвали «черным аспирантом».

Черные свои дела он, якобы, начал творить еще в июле, когда в общежитиях абитуриенты жили. А затем начал кошмарить и потрошить и студентов.