Ее глаза были закрыты, как будто она уснула, уснула для того, чтобы когда-нибудь проснуться, но не здесь, а где-то уже там, за небесной далью, за божественной высью она проснется, чтобы снова жить…

Она все еще лежала рядом с безобразным алкоголиком, и почему-то впервые за все это время я испытал к ним одинаковую жалость, жалость, какую дал мне Господь, и какую в мое сердце своими устами вложил Марк Аврелий вместе с пьяным сторожем…

Вечером я вошел в церковь и купил две свечи, и поставил их у святого распятия, и помолился и за свою любимую и за рядом лежащего с ней алкоголика…

И любовался светом-пламенем свечей и плакал, и плакал, радуясь тому, что я могу так искренно отдавать свою печаль всем жившим прежде до меня и со мной людям…

И было чисто в душе как в небе после дождя…

Так Смерть твоя дала мне очищение, чтоб я везде мог чувствовать тебя…

В безумной горячке бесстыдной страсти и ненасытного желания мы прокувыркались с любимой четверть часа…

Потом целый час лежали и ничего не делали… В общем, мы устали проникать друг в друга и теперь осмысливали произошедшее…

Еще через час моя рука сама собой потянулась к пульту телевизора, но любимая ударила меня по руке и я всхлипнул… Как мужчину меня ничего долго не волновало, зато какая-то неизвестная науке сила все время тянула меня сублимировать в Вечность… Наконец милая сжалилась надо мной и дала мне повертеть кубик Рубика… Часа два я вертел кубик Рубика, а моя ненаглядная осмысливала и переживала всю фантастику пережитого ею в оргазме…

Получалось так, что дав друг другу все необходимое, мы уже были не нужны друг другу… Эта мысль так неожиданно поразила меня, что я глубоко-преглубоко вздохнул, и даже расчувствовавшись тихо проплакал незаметно для нее, кажется, полчаса, ну, а потом, снова и снова погружался в нее…

Как молодым и не слишком изношенным жизнью людям, нам постоянно надо было сношаться, сношаться, переворачиваться, и снова трахаться и трахаться…

Мы поглощались и поглощались собою до конца, хотя истинного конца в этом не было… Почему-то нас всегда мучила потребность доказать, что мы необходимы друг другу… Однако необходимость такого доказывания лишала нас остроты чувств, и, прежде всего самого интимного восприятия…

И мы снова и снова лежали обездвиженные друг другом, и совсем ничего не понимали, ни что происходит с нами, ни где мы находимся…

Вот так и начиналась наша безрассудная Азбука Любви, восхитительная закладка наших звериных инстинктов, где первой буквой этой Азбуки устремлялась в меня она, а второй – в нее я…

И поскольку нас постоянно тянуло сложиться в какое-нибудь умопомрачительное звучание, и, воспарив в небе от ощущения в себе стабильно производимых и трахающихся с любовью зверьков, и растущих в них от этого божественных крылышек, мы, уже озвучив себя до самой точки, и почувствовав, что в этой точке нас никогда уже после не будет, мы, ошалев и озверев в этой звериной азбуке этой звериной Любви, растянув свои ощущения до бесконечности, и еще чуть-чуть полетав для разнообразия в небе, которого тоже после не будет, мы все-таки взорвались таким сладким и таким восхитительно чувственным восприятием, какого действительно никогда уже не будет, ибо страх Смерти дал возможность вылиться Любви в самое заоблачное состояние, которого и поныне нет и никогда не будет ни для тех, кто случайно, ни для тех, кто по необходимости, ибо необходимость сношаться была, есть и будет…

Вот и моя сладкая потерла-потерла свой носик и сказала: Я тебя люблю!

Ибо у любого из нас есть потребность что-то потирать в себе и на себе, когда хочется, особенно очень и очень – солгать этой реальности…

Я нашел ее на помойке… Она лежала там грязная, просто отвратительная и всеми-всеми позабытая, брошенная в самые нечистоты…

Еще у нее не было одной ноги и одной руки, а лицо было катастрофически приплющено, являя тем самым весь ужас восточного уродства с завыванием диких ветров… Одетая, или правильнее будет сказать, навьюченная в безобразие разноцветного мятого тряпья, она напоминала если не чучело, то безумно фантастическое пугало… Еще от нее пахло нафталином и прожитым веком…

Впрочем, окружающее ее зловоние мусорной свалки мешало мне думать, не то чтобы собирать и анализировать какие то запахи…

Но я все равно ее подобрал… Я тоже был одинок и потерян во времени…

Увы, она не могла идти, т. к. постоянно теряла равновесие… В довершение ко всему ее круглую как яйцо голову украшало только сияние солнца в виде одной светящейся точки, если, конечно, не брать во внимание три жиденьких, совершенно незаметных волосинки…

– Хорошая она или плохая, но она моя, – думал я, с удовлетворением переворачивая ее тело на плече…

Легкая как пушинка, она могла сорваться от одного только дуновения ветра, если б я ее не придерживал своей рукой, даже не рукой, а одним ее пальцем…

Однако, когда ее вши перелезли на меня, она вообще потеряла свой вес…

– И для чего я ее подобрал, – глупо смеясь и ошалело прижимая ее к себе, я не столько задавался вопросом, сколько беспощадно уничтожал вшей ее телом… Я прижимал ее к себе так крепко, что несчастная вошь тут же прекращала свое идиотское существование… Правда, от этого их меньше не становилось…

Порою, мне казалось, что она их собрала со всей нашей планеты, и теперь с превеликой радостью отдает их мне в благодарность за то, что я ее подобрал…

И все же хуже всего было мне от людей…

Такого резкого и гортанного смеха я еще не слышал никогда…

А потом, когда вокруг тебя смеется не один человек, а многотысячная толпа, и когда кажется, что твои барабанные перепонки вот-вот лопнут, а тебе становится так жутко, будто иты уже в последнюю минуту оглядываешь чудовищное безобразие родимой земли, то тогда и вовсе позабываешь о том, что ты только что пошел вразрез со смыслом своего существование и подобрал на свалке нечто странное, более чем живой предмет, называвшийся когда-то человеком…

Только в доме, как в собственной крепости, я немного пришел в себя и чуть не утопил ее в ванной… Я мыл ее сотнями мыл и шампуней…

Я тер ее и ее вшей мочалкой как наждачной бумагой…

Она пищала как пойманная мышь… А ее разноцветное тряпье я тут же сжег в духовке… Из милости я разрешил ходить ей голой, и поскольку она не могла удержать равновесия, она ползала по моему дому как нажравшийся червяк…

Для начала она съела в один присест все содержимое моего холодильника…

Три замороженные куры, семь замороженных котлет по-киевски, пять килограммов свиного сала, десять банок говяжьей тушенки, шесть бедер индейки, два батона краковской колбасы и батон докторской, пачку сливочного масла и полтора литра подсолнечного масла, литр оливкого масла, литр молока, банку сгущенки и банку сметаны, три бутылки аргентинского вина «Мальбек», литровую бутылку «Кедровой» водки и полтора литра «Кваса», не считая 2-ух десятков яиц…