– Скажи наместнику… – не обращая внимания на палача, тихо продолжил Салим, – …что он может узнать кое-что о том, кто был недавно убит недалеко от усадьбы боярина Колбяты Собакина. И помни – велишь пытать, потеряешь время, а этого тебе не простят ни боярин Евсей… ни светлый князь Олег Иваныч.

Воевода и Раничев вздрогнули одновременно. Отчего воевода – неизвестно, вероятно, услыхав про князя, а вот Иван… ну отчего он – тоже понятно. Парень, убитый около усадьбы Колбяты. Из-за него все и началось… Погреб, угрозы, побег, и вот теперь – воеводский двор и нешуточная угроза пыток.

– Всех – обратно в башню, – подумав, распорядился воевода. – Да усилить стражу. – Он обернулся: – Коня мне!

Слуга тут же подвел уже оседланного вороного красавца. Вскочив в седло, воевода взвил коня на дыбы и, с места переходя в галоп, скрылся в предупредительно распахнутых слугами воротах.

Салима – так и не утратившего неразговорчивость, как Раничев ни старался – вытащили из башни буквально через полчаса, а то и раньше. Видно, информация об убитом парне была чрезвычайно важной. Парень долго не отсутствовал – вернулся почти сразу, да не один, а с воинами – те быстро выгнали узников из башни:

– Проваливайте на все четыре стороны!

Скоморохи не заставили себя долго упрашивать, тут же и метнулись к воротам, пока стражи не передумали. Остановились, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и дожидаясь, пока старый, не очень-то расторопный слуга распахнет тяжелые створки…

– Эй, вы, двое! – Раничев вздрогнул – так и знал, что добром все это не кончится, уж больно гладко шло, – обернулся: перед ними стоял воевода, без кольчуги, но при мече, в богатом кафтане синего, с искрой, аксамита поверх коричневато-желтой рубахи, в сапогах из мягкой козлиной кожи. Темные глаза его смотрели строго, борода воинственно топорщилась.

– Вы, вы, – указал он на Ивана с Ефимом. – Говорят, певцы да гудошники знатные? – Воевода усмехнулся: – Не врут, чай?

– Не врут, – с достоинством ответил Ефим. – Певцы мы с Иваном не из последних. – Он горделиво выпятил грудь. – Только вот незадача, играть не на чем: ни гудка, ни гуслей.

– Получите. И то и другое, – неожиданно вымолвил воевода. – Вечером будете петь в хоромах наместника Евсея Ольбековича, да смотрите мне, лицом в грязь не ударьте! Боярин страсть как до песен охоч.

– Понимаю! – Раничев чуть скривился в улыбке. – Сам такой. Споем, не переживай, воевода! Краснеть не придется.

– А до вечера посидите в хоромах, в горнице, – хохотнул воевода.

– А обедом покормят?

– Ха!

Наместничьи хоромы, куда скоморохов доставили со двора воеводы, занимали площадь около гектара, а то и побольше. Частокол из крепких, в полтора человеческих роста кольев, ворота – побольше и помассивнее, чем у воеводы, хотя и у того не хиленькие – два больших, соединенных сенями дома, трехэтажные, с крытыми галереями и узорчатым, покрытым шикарным навесом крыльцом с резными перилами. Кроме домов, или – дома, может, они и за один считались, на обширном дворе наместника располагались с десяток избенок поменьше – для слуг и ремесленников, вместительные амбары, овины, хлева, две бани – для слуг и для самого боярина – летняя кухня под навесом, кузница и какие-то длинные приземистые строения, по всей видимости, мастерские. Рядом с мастерскими, аккуратно сложенные в штабеля, лежали уже отесанные стволы разных пород древесины: березы, дуба, ясеня, а напротив них – новенькие, еще пахнущие смолой и опилками изделия: тележные остовы, колеса, дуги, оглобли, бочки. А также – уже приготовленные к вывозу – вещицы помельче: корыта, ушаты, лоханки, ведра, ложки, чашки, миски и прочее, и прочее, и прочее. Видно, наместник не терял времени даром и наживал богатство не только путем тривиальных взяток, но и развитием производства – в глубине двора Раничев заметил даже бумажную мельницу.

Как и сказал воевода, их поместили в небольшую горницу, в той части дома, что размещалась слева и, по всей видимости, предназначалась для гостей. Внутри все, как и положено, – икона с горящей лампадкой в углу, чистый, выскобленный с песком пол, удобные лавки, покрытые мягкой плотной тканью, стол на резных ножках, пара пустых сундуков, обитых железом, в свинцовом переплете окон не слюда, а самое настоящее стекло – тонкое и прозрачное, наверняка – подарочек из Орды. Качество отменное – технология явно европейская, французская либо голландская, когда полуфабрикат – выплавленную фритту – годами выдерживали в подземельях и уж только потом переходили к дальнейшей обработке, оттого и готовое стекло получалось исключительно прозрачным и прочным – даже брошенный умелой рукой камень не очень-то брал!

Полюбовавшись сквозь оконное стекло на взошедшее солнце, Раничев потянулся и, усевшись на лавку, многозначительно постучал пальцами по столу:

– По-моему, кто-то обещал нас накормить.

Ефим Гудок, ничего не ответив, лишь пожал плечами. Зато подал голос Салим, пробормотав, что, похоже, для обеда еще слишком рано. Раничев полностью игнорировал парня и даже задумался – а стоит ли дальше с ним связываться? Ведь пока от их знакомства выходили одни неприятности. Хорошо хоть от пыток избавились.

Демонстративно отвернувшись от Салима, Иван снова подошел к окну. Похоже, на улице поднялся ветер – было видно, как закачали ветвями росшие во дворе березки. Как бы дождя не принес; впрочем, что им сейчас до дождя?

Снаружи дверь горницы не запиралась – можно было выйти в сени, в уборную, даже подойти к колодцу – но все это время за невольными гостями наместника не отставая шли двое дюжих слуг. Стерегли.

Спустившись с крыльца, Раничев подошел к колодцу, напился… и вдруг услыхал за своей спиной звонкий девичий голосок. Обернулся… Мать честная! Перед ним стояла девушка, совсем еще молодая, юная, красивая, как на глянцевой картинке в гламурном журнале. Белая, с красным узором по рукавам и вороту рубаха, алый, с золоченой вышивкой сарафан до самой земли, небрежно накинутый на плечи летник – светло-зеленый, с цветами из тонкой серебряной нити. Темно-русые, стянутые резным обручем волосы девушки были заплетены в косу, белое, чуть тронутое загаром лицо, казалось, излучало доброту и ласку. Прямой нос со слегка расширенными ноздрями – видно, в девушке была и татарская кровь – тонкие, тщательно подведенные сурьмой брови, чуть припухлые губы, тронутые скромной улыбкой, густые черные ресницы, глаза… сияющие, ярко-зеленые, даже с каким-то изумрудным отливом… совсем как тот камень на украденном перстне Тимура!

– Э-эй! – Девушка дотронулась до руки остолбеневшего гостя. – Я спрашиваю, велеть ли обед нести? Иль обождать чуть?

– Обед? – захлопал ресницами Раничев. – Какой обед? Ах, обед. Нести, конечно.

Девушка расхохоталась, показав белые, словно речной жемчуг, зубы. Ивану вдруг стало мучительно стыдно за свой внешний вид: грязный босой оборванец в лохмотьях с перевязанным дурно пахнущей тряпкой плечом – вряд ли он смог бы сейчас произвести благоприятное впечатление, ну разве что на какую-нибудь представительницу дикого племени амазонок, изголодавшуюся по мужской ласке.