Поскольку в перспективе не видно никакой достойной замены подоходному налогу, постольку он останется, и все надежды на улучшение налогообложения связаны с реформой существующего налогообложения. Так как один из главных недостатков налогового кодекса — его сложность, то реформу можно было бы начать именно отсюда. Усилия по упрощению птичьего языка закона предпринимались регулярно с 1943 года, когда министр финансов Моргентау создал комитет по изучению проблемы, но деятельность его не увенчалась заметными успехами. Упрощенные инструкции и укороченная форма декларации для налогоплательщиков, желавших конкретизировать налоговые вычеты в простых с юридической точки зрения ситуациях, были введены во время президентства Джона Кеннеди. Очевидно, однако, что это всего лишь тактические победы. Препятствие на пути к победе стратегической — тот факт, что причина сложности текста налогового кодекса одна: стремление сохранить честное налогообложение. Очевидно, что упростить можно, только пожертвовав честностью. Эволюция положений о поддержке семьи наглядно демонстрирует, как стремление к равенству приводит к сложности языка документа. До 1948 года в некоторых штатах существовали законы об общем имуществе супругов, а в некоторых штатах — нет, что создавало налоговые преимущества для семейных пар там, где законодательство имелось. Супружеские пары имели право на налогообложение, при котором совокупный доход делился пополам, даже в тех случаях, когда один из супругов имел большой доход, а второй не имел вообще никакого. Чтобы исправить вопиющее неравенство, федеральный налоговый кодекс был исправлен так, чтобы привилегия равного разделения доходов касалась всех супружеских пар. Если отвлечься от возникшей в результате дискриминации одиночек, не имеющих иждивенцев, — а эта дискриминация остается и в сегодняшнем налоговом кодексе, — то исправление одной несправедливости привело к созданию другой. Еще до того, как эти вложенные друг в друга китайские шарики стали одним целым, была предпринята попытка узаконить особые проблемы не состоящих в браке людей, имеющих семейные обязательства. Потом надо было урегулировать проблемы работающих жен с затратами на уход за ребенком во время работы. Затем настала очередь вдов и вдовцов. Каждое из изменений не делало кодекс проще и понятнее, а, наоборот, усложняло и усложняло его.

Другое дело — налоговые лазейки. В этом случае сложность служит не справедливости, а напротив. Живучесть лазеек — удивительнейший парадокс; в системе, при которой, как предполагается, большинство людей исполняют требования закона, налоговые правила, бесцеремонно потворствующие крошечному меньшинству в его преимуществах перед остальными, выглядят как грубейшее нарушение гражданских прав, как антидискриминационная программа защиты миллионеров. Процесс принятия новых налоговых законов — составление законопроекта министерством финансов, рассмотрение законопроекта в бюджетном комитете Конгресса, затем в Конгрессе в полном составе, после чего законопроект передается на рассмотрение финансового комитета Сената и всего Сената в полном составе. Далее происходит согласование позиций Конгресса и Сената, потом законопроект снова рассматривают отдельно в Конгрессе и в Сенате и наконец подают на подпись президенту. Это на самом деле очень долгий и мучительный процесс, на каждой стадии законопроект могут зарубить или отложить в долгий ящик. Однако, несмотря на то что у общества множество возможностей протестовать против положений об особых интересах, общественное давление в пользу таких положений оказывается сильнее давления против них. В книге о налоговых лазейках и льготах, озаглавленной «Налет на министерство финансов» («The Great Treasury Raid»), Филипп Стерн выделяет несколько сил, противодействующих, по его мнению, введению реформаторских мер. Среди них он называет умение, силу и организованность консервативного лобби, противопоставленные размытости и политической импотенции поборников реформ в правительстве; равнодушие общества, которое не проявляет никакого энтузиазма в отношении реформ ни письмами конгрессменам, ни какими-либо иными средствами. Равнодушие не в последнюю очередь вызвано, вероятно, неспособностью сказать что-либо вразумительное в связи с невероятной технической сложностью предмета. В этом смысле сложность формулировок налогового кодекса служит для него непробиваемой броней. Таким образом, министерство финансов как ведомство, облеченное ответственностью за доходы государства, естественно, заинтересовано в реформе налоговой системы, но оно часто — вместе с горсткой таких реформаторов, как сенаторы Пол Дуглас из Иллинойса, Альберт Гор из Теннесси и Юджин Маккарти из Миннесоты, — остается одиноким защитником безнадежного плацдарма.

Оптимисты надеются, что в какой-то «критический момент» наступит ситуация, когда привилегированные группы сумеют перешагнуть через эгоистические интересы, а народ пробудится от спячки, и подоходный налог станет гордостью Америки, а не ее темным пятном. Когда это произойдет и произойдет ли вообще, оптимисты не уточняют. Но картина пробуждения в общих чертах понятна. Идеальный подоходный налог далекого будущего, каким он видится многими реформаторами, будет определяться коротким и простым налоговым кодексом, отличаться сравнительно низкими ставками и минимальным числом исключений. По своей структуре идеальный налоговый кодекс будет определять нечто подобное подоходному налогу 1913 года — первому подоходному налогу, принятому в Соединенных Штатах в мирное время. Если незамутненные видения реформаторов станут явью, то подоходный налог в конце концов станет таким же, каким был с самого начала.

Не подлежащая огласке информация — будь то о происшедшем в отдалении событии, неблагоприятном повороте дел или даже о состоянии здоровья политического деятеля — всегда очень важна для торговцев ценными бумагами. Настолько, что некоторые комментаторы полагают: фондовая биржа — то место, где подобной информацией торгуют не менее активно, чем акциями. Денежный эквивалент информации на рынке часто виден по изменению цены акций, обусловленной информацией. Информация конвертируется в деньги, как любой другой товар. Действительно, в той мере, в какой информация используется при бартерном обмене между торговцами, она сама и есть деньги. Более того, до недавнего времени использование инсайдерской информации с целью личного обогащения теми, кто ею владел, никак не осуждалось и не преследовалось. Разумное использование Натаном Ротшильдом первых сведений о победе Веллингтона при Ватерлоо стало основой его состояния в Англии, и никто не стал протестовать: ни королевский двор, ни разъяренные граждане. Точно так же на американском берегу Атлантики Джон Джекоб Астор сделал себе состояние, первым узнав о заключении Гентского договора, положившего конец войне 1812 года. После окончания Гражданской войны в США сообщество американских инвесторов покорно мирилось с правом осведомленных людей (инсайдеров) наживаться на привилегированном знании и было счастливо подбирать крошки, которые инсайдер невзначай ронял по дороге (Дэниел Дрю, прожженный инсайдер XIX века, отказывал инвесторам даже в этой малости, рассыпая отравленные крошки, то есть распространяя лживые меморандумы о своих инвестиционных планах). Большинство крупных состояний в Америке XIX века росли (или даже зиждились) на инсайдерской торговле, и о том, каким было бы теперь экономическое и общественное устройство страны, если бы эту торговлю запретили в те времена, можно только гадать. До 1910 года никто всерьез публично не оспаривал нравственность руководства корпораций, директоров и сотрудников, торговавших акциями своих компаний, до конца 1920-х годов никто не считал вопиющим тот факт, что таким людям разрешено играть на бирже, по сути, краплеными картами, и только в 1934 году Конгресс принял законы, имевшие целью восстановление справедливости. Закон о ценных бумагах и биржах требовал от сотрудников корпораций оставлять им всю прибыль, полученную от краткосрочной торговли акциями этих корпораций, и, кроме того, в дополнении, принятом в 1942 году и известном под названием правила 10В-5, было сказано, что ни один торговец акциями не имеет права использовать какие-либо схемы, позволяющие мошенничать либо «делать ложные заявления о существенных фактах или… умалчивать о существенных фактах».