Как-то раз Наполеон после недолгой беседы со Сперанским в шутку предложил Александру променять этого чиновника на какое-нибудь королевство. Нетрудно представить себе, насколько рады были ухватиться за умелого помощника российские аристократы, не приученные к упорной работе и к систематическому мышлению. Тем более что королевств за него отдавать не требовалось.

Менее чем за три года гражданской службы наш герой достиг статуса, соответствующего генеральскому, хотя ему не исполнилось еще и тридцати. Современный биограф Сперанского Владимир Томсинов тонко подметил, что «ему было присуще также редчайшее умение превращать собственную мысль в мысль своего начальника посредством незаметного ненавязчивого внушения. Написав текст письма или доклада, Сперанский оставался целиком в тени — начальник его ставил под ним собственную подпись, и выходило так, будто бумагу написал лично он. Михайло предоставлял таким образом каждому из начальников возможность выглядеть в глазах знакомых, сослуживцев, а то и самого императора, умнее, чем он был на самом деле».

Но чем определялся интерес, проявленный самим Александром к Сперанскому и к его варианту преобразований? Обычно исследователями приводится здесь целый ряд объяснений. Порой обращают внимание на необыкновенные таланты Сперанского. Порой говорят о том, что императору просто наскучили молодые друзья, а следовательно, он вынужден был обратиться к поиску новых исполнителей для своих замыслов. Порой даже уточняют: молодые друзья не имели навыков упорной, кропотливой бюрократической работы, столь необходимой для осуществления глобальных преобразований, тогда как Сперанский выстраивал реформы профессионально, подходил к ним не наскоком, а всерьез.

Возможно, все это верно. Но есть и еще один важный момент, часто проявляющейся в деятельности тех реформаторов, которые сталкиваются с неготовностью страны воспринять преобразования. Если экономические реформы не имеют необходимой базы для поддержки, если они буксуют и переносятся на все более поздние сроки, реформатор ударяется в реформы политические, надеясь с помощью тех или иных комбинаций создать в обществе благоприятный баланс сил, свести к минимуму влияние консерваторов и поднять значение тех, кто действительно хочет изменений.

Именно так поступал в конце 80-х гг. XX века Михаил Горбачев. Похоже, что и император Александр почти за два столетия до генсека-реформатора попытался сместить центр тяжести своих преобразований, а для этого вынужден был прибегнуть к помощи чиновника, размышлявшего не столько об отмене крепостного права и земельном вопросе, сколько о трансформации государственной власти и государственного аппарата.

Главная из задуманных Сперанским реформ предполагала трансформацию самодержавия в демократическую систему разделения властей с Министерством, выборной Государственной Думой и выполняющим судебную функцию Сенатом. Нельзя исключить того, что реформатор просто воспроизводил в своем проекте модные западные идеи ограничения тирании, но, скорее, он все же надеялся создать механизм, манипулируя которым можно обойти в социально-экономических преобразованиях косность господствующего класса.

Александр, однако, так на реформу и не решился. Скорее всего, потому, что понимал: в стране рабов демократия (даже относительная) могла лишь законсервировать отсталость.

Время шло. Император все больше скисал. Сперанский нервничал, терял осторожность, наживал врагов и даже позволял себе грубо отзываться об Александре. Наконец, вся многолетняя история с реформами завершилась ссылкой главного реформатора. А после завершения ссылки и относительной реабилитации Сперанскому пришлось провести еще долгое время в Пензе и в Сибири (губернатором и генерал-губернатором, соответственно).

В Петербурге же тем временем входил в силу граф Алексей Аракчеев. Этого государственного деятеля часто принято противопоставлять реформаторам Александровской эпохи. Мол, царь, расставшись со свободолюбивыми мечтаниями юности, стал к старости консерватором и предпочел опираться на махрового реакционера. Но многие факты (например, прекрасные личные отношения, сложившиеся у Сперанского с Аракчеевым) не укладываются в эту простую схему.

Скорее можно предположить, что знаменитые аракчеевские военные поселения должны были стать еще одной попыткой укрепления авторитарного режима. Попыткой сделать его независимым от всех сил, кроме вооруженной.

«Начинать крестьянскую реформу в России, не развернув поселения в полную силу, не создав запасной плацдарм, — пишет биограф императора Александр Архангельский, — было также невозможно, как затевать ее, не дождавшись положительных результатов остзейского эксперимента». Но, увы, военные поселения оказались примитивной и неэффективной машиной. Вряд ли ее можно было задействовать для реализации глобальных замыслов. Александру I суждено было всю жизнь мучаться в плену неготовой к реформам страны и остаться в истории России не столько великим реформатором, сколько великим мечтателем.

И вот теперь, когда все явственнее становился провал преобразований, когда все отчетливее понимал император, что на серьезные шаги он так никогда и не решится, в полный рост встал вопрос об оправданности жертв, о том, какой ценой четверть века назад взошел молодой Александр на престол.

Натан Эйдельман в своем эпохальном труде «Грань веков» в деталях проследил весь ход подготовки убийства Павла и привел ряд свидетельств того, что наследник престола, скорее всего, знал о готовящемся перевороте, поддерживал его, а следовательно, объективно несет ответственность за смерть своего отца. Возможно, он надеялся на то, что убийство произойдет как бы «само собой», без его прямого приказа. Возможно, он даже обманывал себя тем, будто можно добиться отречения императора без лишения его жизни. Но участники заговора прекрасно понимали, что единственной гарантией успеха в условиях самодержавия может стать не филькина грамота о передаче престола, а лишь физическое устранение самодержца. И Александр должен был отдавать себе в этом отчет.

«Как вы посмели! Я никогда этого не желал и не приказывал», — воскликнул он в ночь с 11 на 12 марта 1801 г., узнав о трагическом финале. Но на самом деле он желал, хотя, скорее всего, впрямую и не приказывал. Пока ужас отцеубийства заслонялся великими идеалами и глобальными реформаторскими целями, об этом можно было не вспоминать. Когда ж завеса рухнула, жизнь императора вдруг оказалась грешной и бессмысленной. Недаром возникла легенда о том, что Александр на самом деле не скончался в Таганроге в 1825 г., а долго еще жил в «добровольной ссылке» в Сибири, замаливая грехи под именем почтенного старца Феодора Козьмича. Вряд ли эта романтическая легенда имеет под собой серьезную историческую основу, но логически такой конец жизни несчастного императора следовало бы признать наиболее естественным.

Для Сперанского, напротив, последние годы жизни прошли спокойно. Пережив ужас ссылки и длительной царской опалы, он превратился в почтенного старца совсем иного, нежели Феодор Козьмич, типа. Он стал обычным, хоть и весьма высокопоставленным, бюрократом. Много и полезно работал. Составил императору Николаю «Свод законов Российской империи». Получил даже перед смертью графский титул за свои многочисленные заслуги перед отчизной. Но о кардинальных преобразованиях уже не мечтал, ценя то немногое, что дает человеку простая будничная жизнь. Ведь значение такой жизни можно понять, лишь если ты родился не во дворце, а в домике простого сельского попа.