Будучи убежден в моральности основной поставленной им перед собой цели, Гизо уже не колебался в частностях. Король, воспитанный в иных традициях, во многом не сходился во взглядах со своим министром, но общее понимание задач текущего момента их сближало.

Еще одной характерной чертой, выделявшей из общей массы политиков именно Гизо, было его ораторское искусство. Речи министра всегда отличались энергией, куражом, уверенностью в провозглашаемых им подходах, и это сильно контрастировало с его реальной политикой, где прямоты и напора было слишком мало. Он всегда рисовал перед слушателями позитивную перспективу, заряжая их оптимизмом, причем сам министр при этом мог придерживаться значительно более пессимистических взглядов на реальный ход событий.

И действительно, на практике перспективы у монархии Луи Филиппа оказались не слишком радужными. Режим, с самого начала бывший незаконнорожденным в глазах многих французов, желавших то ли значительного расширения демократии, то ли, напротив, установления твердой авторитарной власти, становился по мере своего старения все менее популярен в широких слоях населения. Кризис конца 40-х гг. поставил крест на монархии, так по большому счету и не сумевшей решить проблему перехода к устойчивому экономическому росту.

Ричард Кобден и Мишель Шевалье

Когда родился либерализм? Где и при каких обстоятельствах появился он на свет? Возможно ли определить конкретные год и место? Не все в мире поддается столь точному учету, но в данном случае, пожалуй, мы не ошибемся, если скажем —1846 год, Манчестер, отмена хлебных законов.

Конечно, сразу надо внести две важные поправки. Во-первых, у либерализма было много «отцов», «матерей», «бабушек», «дедушек» и прочих достойных лиц, так или иначе обеспечивавших его рождение. Из одного лишь нашего «экономического» цикла необходимо выделить по крайней мере двоих — Жака Тюрго и Адама Смита. Во-вторых, либерализм довольно долго «вынашивали». «Зачат» он был в 1838 г., а на божий свет вылез лишь восемь лет спустя.

Но сколько бы ни тянулся период подготовки, в конце концов настал принципиально важный, переломный момент. Именно в 1846 г. произошло то ключевое событие — либеральная идея восторжествовала не в отдельной великой голове и не по отдельно взятому случаю, а в масштабах целого государства, причем при решении вопроса, касающегося всех сторон жизни этого самого государства. Либеральными взглядами прониклось большинство англичан, так или иначе оказывавших влияние на политику. А несколько позже вслед за английской элитой стали свободомыслящими и господствующие слои других ведущих европейских стран.

Реформаторы XVIII — первой половины XIX столетия решали, как правило, какие-то важные, но все же частные вопросы хозяйственной жизни — отмена крепостного права, земельная реформа, финансовая стабилизация, налоговые преобразования, обеспечение прав собственности, снятие части торговых ограничений. Теперь же на повестку дня встал предельно общий вопрос: должно ли вообще государство мешать свободе торговли? Или, по сути дела, должно ли вообще государство тем или иным образом вмешиваться в экономику? Неудивительно, что центром фритредерской борьбы стала Англия — страна, давно уже решившая частные проблемы, а потому в полной мере ощутившая все бремя давления роковых вопросов хозяйственного бытия.

Главной английской проблемой 30-40-х гг. XIX века были хлебные законы — протекционистские ограничения, препятствовавшие свободному импорту хлеба из-за границы. На первый взгляд кажется, что протекционизм — это как раз вопрос несущественный в сравнении с землей или собственностью. Наверное, именно так думали многие английские парламентарии, не желавшие уделять ему пристального внимания. Однако молодой манчестерский фабрикант Ричард Кобден смотрел на проблему значительно шире. Как сказали бы сегодня — с макроэкономических позиций.

В сохранении хлебных законов были заинтересованы землевладельцы — главный электорат британских тори.

Они продавали свой хлеб довольно дорого, что объяснялось, с одной стороны, не слишком высоким плодородием северных почв, а с другой — использованием значительной части земель под чрезвычайно выгодное в Англии овцеводство. Германский и польский хлеб (а в перспективе русский и американский) обходились дешевле, но из-за протекционизма выгодами такой дешевизны английские потребители пользоваться не могли.

Казалось бы, что с того? Не лучше ли поддерживать отечественных производителей, нежели потребителей? Однако в реальной жизни все непросто. Значительная часть англичан каждый год перебиралась работать с полей на фабрики, из деревни в город. А следовательно, все большая часть населения превращалась из производителей в потребителей продовольствия. В этой ситуации дорогой хлеб плодил нищету. Даже рост заработков при монополизации хлебной торговли английскими лендлордами оборачивался лишь ростом цен. А при неурожае замкнутость внутреннего рынка могла обернуться голодом.

Более того, дорогой хлеб, искусственно завышавший цену рабочей силы, делал английские товары относительно дороже, что затрудняло их сбыт за границей. Получалась нелепая ситуация. В тех отраслях, где англичане умели работать лучше (промышленность), правительство хлебными законами сдерживало рост производства. А там, где из-за климатических условий эффективность в принципе не могла быть высокой (растениеводство), отечественный производитель зачем-то властями поддерживался. В итоге экономическое развитие страны в целом тормозилось. Малая часть населения от этого выигрывала, большая — проигрывала. Хлебные законы оказывались штукой отнюдь небезопасной.

Тем не менее политического решения у проблемы не было. В парламенте на более либеральных позициях, нежели тори, стояли виги, но сил у них для осуществления реформы не хватало. Ведь при высоких цензах основную часть избирателей составляли не едоки, а землевладельцы, заинтересованные держать цены на хлеб высокими. В этой ситуации судьба реформы впервые в мировой истории оказалась в руках не у политиков, а у активистов гражданского общества. В 1838 г. в Манчестере, который являлся тогда виднейшим центром индустриализации, несколько купцов создали Лигу против хлебных законов. Через год в нее вступил тридцатипятилетний Кобден, сумевший придать борьбе с протекционизмом общенациональный характер.

Это был странный капиталист, обладавший прекрасными деловыми способностями, использованными, чтобы сформировать себе состояние. И обладавший склонностью к общественной деятельности, в ходе которой он это с огромным трудом добытое состояние фактически потерял.