И я простила ее за самую большую на тот момент неправду.

Я стояла на веранде в сгущавшихся сумерках одна. Потому-то бабушка и не увидела нового гостя: похожего на пугало человека. У ступенек остановился тощий старик. Скулы и подбородок у него были грубые, как у скульптур, которые аборигены вырезают бензопилами и продают на заросших стоянках возле бензоколонок. Мой худший кошмар стал явью: на ломаной границе света у веранды стоял Папчик Бен. Он смотрел из-под седых лохм и, хотя мимо по ступенькам сновали гарпии и ведьмы, не сводил с меня пристального взгляда.

Как естествоиспытатель я понимала, что это невозможно. Мертвые не возвращаются. Изредка встречаются природные феномены, которым у нас нет готового объяснения. Задача естествоиспытателя – замечать их, описывать и надеяться, что со временем необычные события получат истолкование. Упоминаю об этом, поскольку далее случилось престранное.

Кто-то с ухмылкой произнес:

– Шарики из поп-корна?

Вопрос вывел меня из оцепенения. Совсем рядом стоял подросток, одетый древнеегипетским не знаю кем. Кивнув на корзину, он возмутился:

– Опять эти поп-корновые шарики. Сговорились все, что ли?

По ступенькам взошла Мария Антуанетта в королевском платье и парике и вопросила:

– Да, что за мода на шарики из поп-корна?

На ногах у нее были поддельные «маноло бланики», в руках – фальшивая сумка «Коуч».

В компании с египтянином оказались римский легионер и еще Сид Вишес – панк с английской булавкой в щеке и синими волосами, которые стояли «ирокезом». От четверки попахивало серой и дымом. Панк сунул пальцы с черными ногтями в корзину, вытащил попкорновую тыковку и спросил:

– А есть чего получше, Мэдди?

Прикрыв рот ладонью, я шепнула:

– Они напичканы ксанаксом.

Я впервые видела этих людей, но было в них что-то знакомое. Не известное, а скорее неизбежное.

Римский легионер, морщась, глянул на оранжевые шарики и спросил:

– Знаешь, чего такие стоят в аду? – Он постучал себя по лбу кулаком. – Эй! Земля – Мэдисон Спенсер, прием! Ни хера они не стоят!

Я возмущенно осведомилась у компании:

– Мы знакомы?

– Нет, – ответила девушка. Глаза у нее были подведены синими тенями, белый лак на ногтях облупился, в каждом ухе – по непомерно большому кубическому цирконию. Она сказала: – Нас ты пока не знаешь, но это ненадолго. Я читала твое дело. – Ее взгляд остановился на моих часах. – Сколько времени?

Я повернула запястье, показывая, что уже двенадцатый час. Бабушкин кашель раздавался после каждого предложения, после каждого слова. Я огляделась – тут ли еще Папчик, но он исчез. Растворился. Никто из четверых подростков не взял поп-корн. Когда они развернулись и стали спускаться, я спросила:

– А вы не староваты выпрашивать угощение?

Египтянин, не оборачиваясь, крикнул:

– Разве только на пару тысяч лет.

Потрясая кулаком с выставленным в небо пальцем, откликнулся и панк:

– Помни, Мэдди. Земля – это Земля. А мертвый – значит мертвый. – Уходя в темноту, он крикнул: – Если будешь расстраиваться, делу это не поможет.

Четверка исчезала в сумраке, и мне показалось, что к ней присоединился кто-то пятый. В ситцевом переднике поверх балахонистого платья в клеточку. Женщина курила и не кашляла. Панк тронул ее за локоть, она достала из кармана передника пачку, протянула ему сигарету и чиркнула зажигалкой о ладонь. Огонек осветил ее изможденное лицо. Она помахала мне рукой, и компания, шагая по дороге, пропала в хэллоуинской ночи.

Позже, когда я вернулась в гостиную, на диване осталось лишь бабушкино тело. Лучшее, что в ней было – ее смех, ее истории, даже кашель, – исчезло.

21 декабря, 9:40 по горнопоясному времени

Мерзость набирает силу

Отправил Леонард-КлАДезь

([email protected])

О конце времен великий Платон узнал от Солона. Платон поведал миф о Судном дне своему ученику Ксенократу, Ксенократ – своему ученику Крантору, тот – Проклу Диадоху. Так пришествие рукотворного младенца было предсказано, когда синтетических полимеров не было и в помине.

Тончайшие разводы человеческой слюны по-прежнему липнут к нему, к нашему надутому идолу. Он, в боевой раскраске из шоколада и скверны губной помады, собирает полистироловые и полипропиленовые войска в водах лос-анджелесской гавани. Как и было явлено в видениях древним пророкам, подкрепления беспрестанно прибывают с севера: с реки Юкон и из залива Принс-Уильям.

Горошины упаковочного пенопласта, прежде носимые по заливу Пьюджет-Саунд и притокам рек Скагит и Нуксак, ныне собрались поприветствовать рукотворного младенца в Тихом океане. Потоком более плотным и нескончаемым, чем поток лосося, пластиковые посланцы устремятся от средних широт Лонг-Бич и станут ожидать рождения рукотворного младенца. Их число превосходит число птиц во всякой стае и рыб в любом косяке; обжигаемые солнцем и разлагаемые водой, они обращаются в густой отвар из пластиковых крупиц. Эти гранулы, эти русалочьи слезы, эти фторполимеры и меламиноформальдегиды сливаются в кипящий бульон, что сродни сумраку, заключенному под кожей рукотворного младенца.

В таком виде, согласно Платону, пребывают неразложившиеся частицы прошлого; так они соединяются, чтобы стать будущим. И вот у берегов Лонг-Бич ничтожная крупица пластика соприкасается с рукотворным младенцем и остается на нем. За ней еще одна крупица прикрепляется к младенцу-идолу и еще, покуда тот не скрывается под их слоем. И первый слой принимает на себя второй, и дитя увеличивается слой за слоем, растет. И чем больше растет оно, тем больше притягивает крупиц, обретает более взрослую форму. Становится рукотворным ребенком.

Как предсказывал Платон, пластик питает пластик. Кожа нарастает кожей. На обильной диете из подгузников и коробок из-под сока заурядное увеличивается в размере и обращается мерзостным.

21 декабря, 9:41 по горнопоясному времени

Святая Камилла. Теория

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

СПИДЭмили-Канадка спрашивает, спят ли призраки. Мой опыт как сверхъестествоиспытателя показывает, что нет. Покуда пассажиры воздушного судна дремлют или старательно выбирают из огромного списка фильмов с Камиллой Спенсер – мать вездесуща, – мое призрачное «я» пишет в блог, просматривает свои тексты.

Чем дольше я размышляю о новой роли моих родителей, роли мировых религиозных лидеров, тем меньше удивляюсь кощунственному обороту, который приняли события. Десять лет мама то снималась в фильмах о китайском синдроме[18], где расследовала утечки на плавящихся атомных станциях, то играла организатора протеста ткачей на фабрике в американской глубинке (ей вставляли палки в колеса штрейкбрехеры и частные сыщики-головорезы), то кого-то вроде Эрин Брокович в кино про подземные источники, отравленные плутократами – республиканцами-христианами в сговоре с военными промышленниками. Даже теперь, в небе, пассажиры, грызя арахис, смотрят, как полицейские овчарки и куклуксклановцы сдирают одежду с ее безупречной груди.