Нож мясника отрезал тончайшие ломтики мяса со множеством белых пленочек, сразу же покрывавшихся синими мухами. Из-за забот и тревог или, как она говорила, «из-за утраты сил во время ночных бдений у постели Александра» у Жюстины на правой ноге открылась язва. Этель видела, как те же самые мухи садятся матери на ногу, на края раны, и ее начинало тошнить от мысли, что эти мухи поедают живую плоть. Она отгоняла их, но мухи возвращались, снова садились на рану, даже во время ходьбы. Необходимы были лекарства, бинты. Местный аптекарь имел в своем распоряжении только метиленовую синь, он смазывал ею ногу Жюстины, но безрезультатно.

Этель смотрела на родителей — на вытянувшуюся в глубине комнаты на софе, служившей ей постелью, Жюстину и на Александра, замершего в плетеном кресле у остывшей печи, с раскрытым номером «Там» за сороковой год; откинув голову на подушку, он дремал и был где-то далеко. Слишком поздно было интересоваться их историей, спрашивать, как они поженились, почему решили сыграть свадьбу и как им пришла в голову мысль произвести на свет дочь. Она вдруг поняла, что не любит их, но при этом они — ее слабое место. Связь, похожая на оковы. В любое мгновение она могла бросить их, выйти на цыпочках и тихо закрыть за собой дверь. Сесть в грузовик господина Негре, кондитера, и — именно так, как он предлагал, — спуститься по извилистым тропкам везюбийского склона к морю. Что могло с ней случиться? Ей было двадцать лет, она умела драться, обманывать, вести дела. Наткнись она на пограничный пост или на таможенников, ей оставалось бы только одно — соблазнить их. Она преодолела бы все препятствия. Добралась бы до Специи, до Ливорно. Поднялась бы на борт корабля и уплыла на другой край земли, в Канаду. И никто не смог бы ее остановить.

Однажды майским утром она услышала непонятный шум. Дрожала земля, оконные стекла, посуда. Не одеваясь, она бросилась к окну. Отодвинула занавеску. По дороге вдоль реки тянулась с включенными фарами военная колонна. Грузовики, бронеавтомобили, мотоциклы и танки. Серые от пыли, похожие на насекомых, направляющихся к новым территориям. Они шли медленно, вплотную друг к другу. Проходили мимо дома и двигались дальше — на север, к горам. Этель стояла неподвижно, почти не дыша. Танки следовали за грузовиками. Их стволы были нацелены куда-то вперед. Они выглядели бесполезными игрушками.

Шум разбудил Жюстину. В ночной рубашке, вытянув руки перед собой и быстро переступая по холодным плитам пола, она тоже подошла к окну. Этель выдохнула: «Они уходят». Не слишком уверенная, что это на самом деле «они», даже когда вслед за танками снова потянулись открытые грузовики с солдатами, а шум моторов стал еще тревожнее. Жюстина стиснула руку Этель: «Отойди». Она прошептала это очень тихо, будто солдаты в грузовиках могли ее услышать. Однако Этель воспротивилась. Она хотела видеть всё, до последнего мгновения. Эти одетые в тяжелые шинели мужчины тесно прижались друг к другу; почти все они были без касок, с изможденными лицами. Ни один не поднял голову, чтобы посмотреть в сторону окон. Быть может, им было страшно. Все образы и мысли в сознании Этель сменились абсолютной опустошенностью. Позднее она узнает, что солдаты, которых она увидела из окна кухни в Рокбийер, были остатками группы «Африка» маршала Роммеля, направлявшимися на север в надежде добраться до Германии через Альпы. Их командующего с ними не было: он вылетел в Берлин на самолете, бросив войска на вражеской земле. Этель попыталась представить, что должны были чувствовать эти сидевшие в грузовиках солдаты, глядя на растущую по мере их приближения стену гор, — оглохшие от грохота гусениц, зная, что рации молчат; без командира и приказов, готовясь пешком, преследуемые по пятам волками, преодолеть заснеженные перевалы Бореона.

Они ушли, и наступила тишина, изредка нарушаемая слухами, больше похожими на неясный шепот, и так несколько месяцев подряд. Потом в один из летних дней снова послышался шум: мимо проходила другая армия — победительница, и все население деревни высыпало на улицы, словно договорилось выйти на прогулку в один и тот же час. Жюстина сопровождала Этель до моста. В полдень в деревню въехала автоколонна. Сначала мотоциклы и джипы, грузовики без верха, в которых стояли американские, английские и канадские солдаты. На подножках — французы в штатском, с охотничьими карабинами. Раздались крики, аплодисменты. Дети носились вдоль дороги, быстро усвоив урок: протягивая руки, они выпрашивали у солдат чуингам.[59]Это слово они произносили с акцентом жителей гор: шуин-гом-м.

Пачки таблеток, галеты, тушенка, «Спэм». Присев на корточки, Жюстина принялась быстро-быстро собирать все, до чего могла дотянуться. Этель так и осталась стоять, не в силах пошевелиться. Выпрямившись, изнемогая под грузом добычи, Жюстина сунула ей в руки упаковку галет и банку «Спэма». Этель, совершенно сбитая с толку, рассеянно смотрела на продукты. Внутри была пустота, а вокруг вдруг повисла оглушительная тишина, как бывает, когда обрывается долгий и мощный звук. Словно после четырех ударов в партитуре «Болеро» — только не литавр, а взрывов — тех бомб, что упали на Ниццу во время их поспешного отъезда, после чего в ванной непонятно откуда появилась вода и завыли все городские сирены.

В этот же вечер Александр и Жюстина ужинали на кухне у мадам Альберти, аккуратно макая в суп кусочки белого хлеба. Хлеб оказался слишком белым, сладким и сухим, как гостия, а Этель еще долго чувствовала во рту вкус «Спэма» — розового мяса с бахромой таявшего на языке жира.

Неделю спустя с войны вернулся Лоран. От него пришла открытка — кусочек картона, напечатанный во Франции специально для английских солдат; в открытке сообщались только дата и время его прибытия поездом из Парижа. Однако из-за того, что мост через Вар был разбомблен, поезда до Ниццы не доходили.

Этель села на велосипед и поехала вдоль берега к устью Вара, где и находился мост Беле. Поезд должен был прибыть в одиннадцать часов, однако Этель оказалась там уже в девять. Палило солнце. Опоры разрушенного моста торчали из разлившейся реки — обильно таял снег; вода вливалась в море огромным грязным пятном. Банды чаек крутились над устьем в поисках добычи. Мост находился выше по течению, где река была гораздо уже, и дорога, которую он прежде соединял, выглядела как обыкновенная проложенная в песке колея, обрывающаяся у воды. Жандармы пытались наладить сообщение, тяжелые грузовики взбирались вверх по склонам, скрежетали тормоза. Толпа — путники с чемоданами, семейные пары, дети — пыталась перебраться через реку. Этель тоже попробовала, толкая вперед велосипед. Из-за шума моторов, зажженных фар, пыли и едких выхлопных газов казалось, что мир здесь еще не наступил.

На вокзале Сен-Лоран было ничуть не лучше. Маневрировали локомотивы, станционное начальство свистками давало противоречивые команды, и казалось, даже стрелки норовят кому-то пожаловаться. Вагоны отправлявшейся в Марсель трактрисы были так переполнены, что из-под колес сыпались искры — к великой радости детишек.

С прибытием каждого нового состава перрон захлестывала волна мужчин и женщин, торопившихся к узкому горлышку выхода. Солдаты, бывшие узники лагерей, некоторые еще в бинтах. Этель встала на цыпочки. Она действительно не знала, зачем пришла сюда, ведь Лоран мог появиться совсем с другой стороны. Сердце у нее колотилось, хотя она и пыталась внушить себе: не стоит вести себя как наивная девица или как невеста. Стараясь успокоиться, она подумала, что даже если ей не удастся встретить Лорана, она вернется обратно, купив овощей у владельцев разбитых вдоль реки огородов. Только у них еще оставалась морковь, репа и свекла. А если повезет, то удастся купить и полдюжины яиц.