Кстати, украинское кинопроизводство тогда будет стоять на ногах, когда сможет породить несколько фильмов не про старинную жизнь, а про современность, например, про коррупцию, где Украина в лидерах в мире. Есть хороши канадские, австралийские, американские сериалы о коррупции. Канадский фильм «Разведка» даже пришлось прервать на втором сезоне, слишком он стал раздражать. И они не боятся затрагивать неприятные для власти темы. Канадский фильм рассказывает о проникновении американских агентов в руководство канадской разведки. В австралийском «Тайном городе» китайские агенты влияния поднимаются на уровень министра, руководят спецслужбами, в «Коде» всесилие спецслужб не дает раскрывать преступление. Американский «Карточный домик» Путин вообще рекомендовал Шойгу для просмотра, чтобы он лучше понимал США. Этот же фильм был обязательным для ольгинских троллей.

Телесериал стал жизнью современных людей, усилив те моменты, которые уже были представлены в кино. Виртуальная клетка, в которую попадает человек на определенное время, например, в телесериале, это как бы попытка подселить его в коммунальную квартиру или в условную камеру, где у него нет возможности заявить о своей позиции, своей точке зрения, он пассивно подключается к чужой. В монопольном государственном потоке человек может жить всю жизнь, а в сериале — только час.

Телесериал чаще усиливает то, что мы знаем, чем создает новую картину мира. Но его сила такова, что поглощает огромные массы людей по всей планете. Еще никогда не было так, чтобы миллионы одновременно включались в один и тот же виртуальный продукт.

А. Хитров акцентирует в сериале следующие моменты: «Люди, занятые в переработке знаний, часто читают огромное количество текстов на работе, и они не готовы вечером, придя с работы, открывать роман. Люди перегружены информацией. Сериал — это непродолжительный кусок большого нарратива, вполне укладывающийся в час свободного времени, который есть в промежутке между ужином и сном у многих действительно интенсивно работающих людей. К тому же сериал — это удобная тема для разговоров. Люди солидаризуются, объединяются в группы по признаку смотрения того или иного сериала. Сериалы — это важнейшая культурная форма современности, которая предлагает образцы поведения, набор эмоциональных реакций, и именно поэтому ее очень интересно и важно изучать. Потому что через изучение сериалов можно понять, как воспроизводятся общественные отношения в нашей культуре. Не менее важна для современной культурной теории и категория удовольствия. Мы смотрим сериалы просто потому, что многие из них действительно хорошо сделаны. Мы получаем от этого удовольствие» [1].

Полученная в «виртуальной клетке» информация, а метод ее получения в виде сериала даже не дает возможности для возражения, если ты уже включился в смотрение, становится твоей собственной. Это порождает в результате продиктованные извне оценки реальности, отражается на результатах выборов. Условно говоря, показав «Игру престолов», можно получить один результат выборов, показав «Чернобыль» — другой. Современный популизм может выводиться из сериалов, которые находятся в тренде перед выборами.

Популизм — не нов, он повторяется. А. Хитров говорит как бы о прошлом приходе того же популизма: «Дебаты о том, что массовая культура воспроизводит общество и неравенство, начались в начале XX века в Европе. Потом эта идея была „переоткрыта” в Британии в 1970-х — начале 1980-х годов, когда вдруг победили консерваторы во главе с Тэтчер, а в Америке президентом стал Рейган. Британские интеллектуалы, многие из которых были левыми и противниками консерватизма, не могли понять, почему люди так голосуют, почему выбирают людей, которые проводят политику, противоположную интересам избирателей. И они еще раз повторили ответ, который уже существовал к тому моменту: во всем виновата массовая культура, которая просто заставляет людей воспроизводить какие-то общественные отношения».

Хитров изучал российские полицейские сериалы типа «Глухаря», считая, что «Образ полицейского — это наиболее четкий, наглядный, явный образ государственной власти. Образ полицейского является агентом государства. И представление о том, насколько легитимна полиция, связано с представлением о легитимности государства в целом».

И справедливость присутствует в этих словах, поскольку и во времена Сталина, и во времена Андропова образ спецслужб сознательно завышался в массовой культуре. С одной стороны, они обладали чисто человеческими качествами типа Штирлица, где, правда, пришлось «очеловечить» одновременно и образы разных штандартенфюреров. Немцы тоже впервые предстали людьми, что было необычным для советского кино. И, во-вторых, представитель спецслужб должен выполнять важнейшую государственную задачу, как, например, в телесериале «Спящие», где он спасает договор между Россией и Китаем от происков ЦРУ, что виртуально вполне равносильно борьбе с фашистами.

Понятно, что так создается нужная структура мира. Однако даже детали оказываются важны. Например, пропаганда меняла имена героев — Андрей Стаханов стал Алексеем, Никифор Изотов — Николаем: «В те времена на газетных страницах полные формы имен почти не употреблялись. Героев публикаций именовали или просто „товарищами” или ставили перед фамилией первую букву инициалов. Таким образом, „А. Стаханов” из Андрея, как якобы его назвали родители, превратился в „Алексея”. С этим именем он в историю и вошел. По сходной причине знаменитый ударник Никифор Изотов, благодаря центральному печатному органу ЦК КПСС, стал Никитой. Константин Петров [бывший парторг ЦК ВКП(б) шахты «Центральная — Ирмино», инициатор и организатор рекорда А. Г. Стаханова — авт.] уверял меня, что попытки обоих найти справедливость с помощью Орджоникидзе встретили отпор с лаконичным комментарием наркома: „Правда” не ошибается”» [2].

Все оказывается важным в виртуальном мире. Герман Титов, кстати, не стал первым космонавтом из-за своего «нерусского» имени. Юрий Гагарин прозвучал лучше.

В виртуальной сфере визуальность стала побеждать вербальность. Сегодняшний мир возвращается, хотя и условно, во времена Древнего Рима, когда был первый приход и победа визуальности.

Маклюен прозорливо заметил, что каждая новая технология вызывает новую войну [3]. Сегодня мы видим, что визуальность сделала возможными глубинные фейки и информационную войну без слов. Те же «зеленые человечки» в Крыму позировали, излучая спокойствие, хоть и с автоматами в руках. И это воздействовало сильнее любых слов.

Харари также говорит, что ложью легче объединить людей, чем правдой [4]. По этой причине также новые визуальные возможности по созданию лжи ожидает успех. М. Хогг выводит популизм из неопределенности, ставший играть гораздо большую роль в нашем мире [5].

Наш мир стал больше и разнообразнее наших возможностей по его пониманию и упорядочиванию. Раньше человеку помогали в этом религия или идеология, поскольку несли достаточно жесткую модель мира, отклонения от которой подлежали наказанию.

В теленовостях часто неопределенность снимается за счет визуальной картинки события, о которой идет речь. Человек получает двойной удар — вербальный и визуальный — против которых нет возможности возразить.