сам Нечаев приказ пишет. Я этот барак строила, ледяные слезы утирала, дымом грелась… я тут хозяйка! Кого хочу, того и поселю на железную койку.

Зло посмотрев на нее, Егор вышел на крыльцо, сбросил мешок с плеча, закурил и пожаловался рядом стоявшему парню:

— Чертова баба! Не понравилось, что про деньги сказал. А сама она без денег тут метет? Да подступись к ней без целкового — не допустит, — засмеялся Егор. — Верно?

— Она у нас не такая…

— Она и без целкового добрая! — подтвердил другой парень.

Уборщица появилась на крыльце с охапкой досок.

— Не твои ли? — спросила она у Егора и, швырнув доски на землю, сказала парню: — Стащи в костер… На площадке-воруют, черти!

— Не деньгами — так дровами! — усмехнулся Егор. — Надо же чем-то брать!

— Опять за деньги! — возмутилась уборщица. — На кой они такому?

— Полушалок тебе хотел справить…

— Иди ты со своим полушалком. Без тебя обойдемся.

— Опоздал? — усмехнулся Егор. — Другой справил?

Уборщица выругалась и ушла в барак.

— Ловко научилась.

— Среди мужиков живет. Ей без крепкого словца не оборониться.

— Да, дожили, — проговорил Егор. — От бабы и то ласкового обхождения не дождешься.

— Ласкового обхождения захотелось! А еще чего? — спросил стоявший рядом с парнем хмурый старик.

Почуяв в этом вопросе что-то недоброе, Егор настороженно оглядел старика, нехотя бросил:

— Заработанных денег.

— Получишь, — спокойно сказал старик и тем же тоном продолжал: — За длинным рублем явился? Не твои ли это дружки в старых лаптях сюда приехали, а отсюда в новых сапогах сбежали?

Егор отвернулся. Мимо него пронесли железную койку и, должно быть, намеренно толкнули его.

— Из летунов, поди? — не унимался старик. — В угол норовишь забраться, понадежнее место выбираешь? Об одном себе думаешь?

— А кто обо мне думать станет? — рассердился Егор. — Всю зиму проработал на морозе, хотя контракт подписал — свыше сорока пяти градусов не работать, в палатке жил, а валенок так и не дали.

— Неважно, значит, работал, не ударничал.

— Ударничал! — зло выговорил Егор. — В распред придешь, и там то же самое: конфеты только для ударников.

— Вот и становись в ударники.

— За конфетку работать? Нашли дурака!

— Ты вот что, — сказал парень, который все время присматривался к Егору, — мы тебя сюда не звали. Катись, откуда пришел. Места в углу все равно не получишь. Дедушка его займет. Он по ночам не шляется, ему надо покой иметь и от двери подальше, чтоб не продуло. А тебе и у порога сойдет. У порога даже сподручней — легче сбежать, когда новые сапоги получишь.

На крыльце засмеялись. Старик ушел в общежитие, парень вместе с другими отправился за барак, в степь, где разожгли костер. Егор остался один.

Было досадно, что как-то неловко начиналось новоселье. Он верил в свою силу и всегда добивался своего. Так было до тех пор, пока не приехал сюда, на стройку. Здесь с каждым днем жизнь становилась неувереннее, тревожнее… От бабы отпор получил! А поначалу казалось, что на новом месте все пойдет по-иному… Круто начал, следовало бы сперва приглядеться, сдержать себя, не заводить разговора про то, что болит, и вообще помалкивать. Но ведь как тут смолчишь? Деньги не платят, хлеб выдают с перебоями… Надо было с первого дня вырыть себе землянку, написать Маше, чтобы приехала.

От этой мысли Егор улыбнулся.

Маша была соседская дочка, любовь-полунощница. Семья Егора осталась где-то на севере. Пробиться вместе с женой и ребятишками сквозь лагерную стражу и хмурые северные леса было трудно.

Жили бы с Машей… Нет, пожалуй, недолго тут проживешь. Сковырнут землянку и тебя вместе с нею. Да и обидно лепиться к чужому, будто старый гриб к молодой березе. Надо бы жить по-иному, по-своему, как до этого жили… Эх, батя! Просеял гору магнитную золотыми рублями на ярмарках… Поглядел бы ты, как сынок твой хозяйничает… Уходить отсюда надо, уходить. А куда уйдешь? В деревне красные обозы, раскулачивание… дознаются, опять арестуют, жить не дадут. В Тигель тоже нельзя. Там еще помнят и его и мать, когда-то она кабак держала у самых заводских ворот… Видная была собою, ходила нарядная, как пава… Ничего от ее красоты не осталось, и от богатства тоже. Так и померла где-то нищенкой…

Егор сошел с крыльца и направился к необычному костру. Огонь охватил несколько наваленных друг на друга железных коек, облитых керосином. Парни и девушки, окружившие костер, смеясь, подбрасывали щепки в огонь. Кто-то грозился прыгнуть через костер, кто-то предлагал поиграть в горелки. Егор подошел ближе, пригляделся к железу и увидел, как веселый, перебегающий по завитушкам тонких прутьев огонек догонял медлительного клопа. Догнал, опалил… Егор пробормотал: «Сволочи!», — отошел от костра, постоял, глянул еще раз на огонь, подумал с усмешкой: «Так и меня могут…» Прозрачная, синевато-розовая волна текла по железу, обжигая и очищая его.

Вечером в чистом, заботливо убранном бараке пожилые рабочие, собравшись у стола под лампой-молнией, слушали Егора.

— Старик этот, который мою койку занял, — говорил он, указывая небрежным кивком в угол, — обижается на мои слова, на правду обижается. А сам что болтает? В ударники, мол, иди, они конфеты получают. А, может, лучше всего в иностранные специалисты податься? Им мармелад выдают!

— Тебе видней, — отозвался старик из угла. — Ежели подходит, ступай. Человек ты, видать, не нашенский…

— Брось ты политикой пугать! Я по справедливости хочу, — ответил Егор. — Об чем говорить нам, если не об житейском? Был бы помоложе, вроде того парня, который из твоей койки клопов выжигал, то с девкой за реку пошел бы. А к сорока годам оно куда способнее подомовничать вечерком.

— Благо — дом есть! — раздался с дальнего топчана густой голос.

— Это верно, — сокрушенно согласился Егор. — Дом есть, а двора нет. А мужику без двора…

— У нас цыганский двор, — сказал тот же голос.

Егор засмеялся.

— Чего смеешься? Знаешь небось? — В свете лампы показался косматый черный мужик и сел рядом с Егором. — Знаешь?

— Догадываюсь.

— То-то! — внушительно произнес мужик. — Это, значит, один цыган ковал со своим сыном. А сын возьми да нечаянно и стукни батька кувалдой по руке. Подскочил цыган, взвыл от боли, схватил оглоблю да за сыном: «Геть с моего двора! Геть с моего двора!» По спине — раз, другой, третий. Резво бежит молодой, а старый не отстает. «Геть, с моего двора, геть!» Уже и шатра не видно стало, степь кругом, а он все бьет да приговаривает: «Геть с моего двора, геть, геть!» Не выдержал молодой, обернулся да и кричит: «Батько! Да где же конец твоего двора?» Так и у нас…

— Хорошая сказочка! — похвалил Егор. — А вот я одну