– Не спорю. Но я просто вспоминал, когда Алейна умерла.

Он поднялся, подошел к единственному маленькому оконцу и, перегнувшись через подоконник, стал упорно рассматривать двор. Старая беда сделала его неестественно красивое лицо вялым. Джилл ожидала долгого рассказа и обычного потока слов, но не дождалась.

– Ее семья живет здесь, в городе? – повторила она.

– Нет. Я малость порасспрашивал на рынке, прежде чем идти сюда. Она… можешь себе вообразить? Она – акробатка. Из труппы циркачей, только что приехавшей с Главного острова, – он обернулся, одарив Джилл светлой улыбкой, разгладившей лицо, но ничего не говорящей об его истинных чувствах. – Как тебе это? Слыхал я про чудные и чрезвычайные извороты вольной и властной Судьбы, но такое…

– Придержи язык! Нет ничего дурного в том, чтобы ходить и расспрашивать о девушке, но заклинаю тебя всеми богами, попытайся усвоить вот что: даже если каким-то причудливым случаем душа, которую ты знал под именем Алейны, и вернулась к жизни, это уже совсем другая личность! Ты не можешь даже приблизительно догадаться, что она собой представляет, понял?

– Ты права. Но моему израненному сердцу от этой правды не легче.

Бывали моменты, когда Саламандр раздражал Джилл до невозможности, и именно такой момент сейчас настал.

Хотя примесь эльфийской крови и придавала ему молодой вид, он все-таки был лет на пятьдесят старше самой Джилл, и изучать науку чародейства начал задолго до того, как она родилась; однако ей удалось настолько превзойти его, что теперь, хоть об этом вслух и не говорилось, старшей была, по сути, именно Джилл. Он признавал ее авторитет, как ученицы самого Невина, но не нужно было магического знания, чтобы заметить, насколько это его обижает.

– Ты сильно на меня сердита, да? – сказал Саламандр, сгоняя с лица улыбку.

– Боги! Ты обещал посвятить себя занятиям, но ухитряешься находить одно дурацкое отвлечение за другим! Теперь еще вот это! Нашел, кем увлечься – это же девочка, почти ребенок!

– В Дэверри ее сочли бы достаточно взрослой, чтобы выдать замуж года два назад!

– Здесь не Дэверри!

– Так я и знал, что ты это скажешь! Джилл, ты сердишься именно на меня, а не на все прочее? На то, что мы застряли здесь, и так далее? Уж сколько месяцев мы бродим по Бардеку, а того, что ты хочешь узнать, все нет, разве что какие-то крупицы то там, то сям…

Джилл глубоко вдохнула воздух и, подумав, признала:

– Так оно и есть. Терпение никогда не было моим главным оружием, увы…

– А теперь и преславная Лувила оказалась очередным ложным следом, дорогой без окончания, домом без дверей…

– Хватит! Довольно нанизывать сравнения. Но есть еще тот книготорговец в Индерат Ноа. Я надеюсь на него.

– Полагаю, ты вознамеришься отправиться туда немедленно?

– Подумываю об этом, честно говоря. А почему бы и нет? Ах, да, я забыла про девчонку. Полагаю, ты вознамеришься провести тут еще несколько дней, вынюхивая ее след?

– Как ты грубо все излагаешь! – он поморщился, заткнул большие пальцы обеих рук за пояс и прислонился к стене. – Но я действительно подумывал прогуляться сегодня вечером по рыночной площади. Их труппа несомненно будет работать после заката, когда станет прохладнее.

Когда настал час для представления, поначалу казалось, что боги пошлют им неплохую выручку. Привлеченные вечерней прохладой, люди собрались огромной толпой перед их помостом, наспех воздвигнутым между двумя деревьями, к которым привязали канат. Мужчины установили кругом высокие светильники, а Марха обежала их и зажгла; краем глаза она заметила в толпе немало богато разодетых горожан, несомненно, готовых бросить монетку-другую уличным артистам. Главное – отец был в хорошей форме, бодр и подвижен, он смеялся и шутил с сотоварищами, устанавливая на помосте расписной задник. И первые номера прошли успешно – Марха жонглировала, потом выступили ученики акробата, Китта со своим обычным номером – горящими факелами. Когда сделали перерыв, чтобы натянуть канат, медные монеты посыпались дождем, но Марха заметила и немало серебряных.

Мальчик-флейтист и барабанщик церемонно уселись, скрестив ноги, на краю помоста, выдержали напряженную паузу и заиграли, подготавливая публику к главному номеру программы – хождению по канату. Отирая лицо краем шарфа, Марха стояла в сторонке и наблюдала не столько за представлением, сколько за толпой. До появления Оримы она сама ходила по канату, упражнялась в этом с детства, перенимая умение от матери, и все удавалось ей блестяще. А наша Рими – просто корова, скачущая по струне, – подумала она. И тут ей на глаза попался давешний жонглер-варвар. Он держался в задних рядах зрителей. Сердце девушки екнуло, пальцы впились в бахрому шарфа, неизвестно почему – может, просто на нее подействовала красота незнакомца? Он сразу же уловил ее взгляд и ответил улыбкой. Отчаянно покраснев и коря себя за это, Марха отвернулась.

Одетая в короткую, легкую тунику поверх набедренной повязки, Орима как раз подходила к оплетенному проволокой канату, свободно висящему между двумя одинаковыми деревянными башенками, служащими для подъема и спуска; от их верхних площадок до помоста было добрых шесть футов. Обворожительно улыбаясь толпе, Орима взобралась на башенку и сделала сальто на площадке. Затем она поклонилась – по мнению Мархи, слишком угодливо, – взяла шест-балансир и соскользнула на канат. Грациозно пробежавшись до середины расстояния, она остановилась, покачивая шестом для равновесия. Толпа зашумела, раздались рукоплескания; Орима ловко повернулась и добежала до второй площадки так легко, что толпа взорвалась криками восторга. Марха ощущала злобу, как чужеродное тело, даже во рту почувствовался привкус желчи.

Орима снова спрыгнула на канат, но на какую-то долю минуты заколебалась, – мгновением дольше, чем следовало, – канат закачался, ее подбросило; она выставила ногу, нащупывая опору, но слишком поздно. С пронзительным визгом она рухнула вниз и приземлилась на четвереньки, невредимая, но разъяренная, под смех толпы. Ругаясь, Хамиль бросился ей на помощь, а акробаты поспешно высыпали на помост и принялись импровизировать какие-то трюки для отвлечения зрителей. Это не помогло. Смеясь и хихикая, выкрикривая обидные слова, толпа рассеялась, и никто не побеспокоился бросить артистам хотя бы одну монетку, на счастье.

В угрюмом молчании, стараясь не глядеть друг на друга, они загасили светильники, разобрали помост и погрузили все в фургоны, пока Орима приходила в себя под ближайшей пальмой. Марха была в ужасе, подозревая, что это ее злая воля привела к несчастью, хоть и пыталась уверить себя, что такое невозможно. К ее великому облегчению, никто не заговаривал о падении, пока не вернулись на стоянку, где Делиа и малыш Россо присматривали за шатрами. Пока мужчины распрягали и чистили лошадей, Хамиль с женщинами уныло сидел у огня. Делиа лишь коротко взглянула на них и не спросила ничего. Молчание становилось все тяжелее, и вдруг Орима, скривившись в злой гримасе, ткнула пальцем в Марху: