труп, и только на последнем шаге буквально ввалился в пахнущую сыростью и мылом комнатушку. Некоторое время задумчиво смотрел в своё отражение в зеркале, а затем поднял руку.

Сверкающее холодное лезвие коснулось зудящей кожи лба и плавно скользнуло вверх…

На пол упала длинная прядь.

Он взглянул на себя в зеркало и на том месте, где полагалось находиться лицу, увидел израненную смугло-золотистую маску, почти матовую от безразличия. Скрежет металла по коже. Вновь и вновь пряди сползали на плечи, на грудь и ниже. Из-под спутанных косм показались острые края бровей. Под ними – глаза с покрасневшими веками, мутные от лихорадочного жара. Скрежет металла по коже. Незамысловатый ритуал избавления от прошлого.

Ещё недавно мысли то и дело кружились вокруг того, чтобы прилюдно свергнуть Калеха, уничтожить его.

И вот ради уличного проповедника он отрекается от своих прежних господ.

Кто бы мог подумать?

От колкой боли в горле он закашлялся и сплюнул в раковину липкий кровавый сгусток. Слишком много потрясений. Всё явственнее становилось ощущение, будто весь город поразил яд безумия, а противоядие находилось в руках одного-единственного человека. Голова закружилась. Он упёрся правой ладонью в зеркало.

– Я недооценивал тебя, считая меньшим, но теперь понимаю…

«Ты – нечто большее. И я не могу позволить твоей тайне уйти вместе с тобой».

Плотная вереница событий. Раскол монашеских братств. Забастовка лавочников, переросшая в антиправительственный бунт, и первая пролитая кровь. Создание и возвышение Багровой десятки. Удар за ударом расшатывал влияние первосвященника. Слишком превосходные совпадения.

Ещё одно движение ножа… Лезвие соскочило, оставив тонкий порез. С кровью неизбежно приходит осознание.

– Я приму твой путь, – пробормотал он.

– Господин, что вы?.. – раздался за спиной женский голос.

Реха – незаменимая помощница, когда нужен некто чуткий, как рысь, и безжалостный, как гюрза.

Он повернулся к ней. Реха была высокой и тонкой, словно трость, женщиной; под серым плащом она носила расшитую бордовую блузу. Из-за энергично блуждающего взгляда и закушенной губы создавалось впечатление, будто она готова вот-вот вцепиться кому-нибудь в глотку. Диковатую внешность дополняли коротко подстриженные красные волосы. Если кому-то и можно было довериться, то именно ей.

– Наше братство не должно пасть. Не после всего, чего мы достигли. Поэтому… я собираюсь поддержать Пророка.

Он всмотрелся в лицо Рехи. Она не шелохнулась, и тогда его посетили смутные подозрения насчёт её визита.

– Вижу, Реха, не спешишь меня уничтожить, пока есть возможность. Что ж так?

Женщина крутанула головой, громко хрустнув шеей, и с плотоядной улыбкой взглянула на него.

– Вы не лучший командир, господин, а политик из вас вышел бы ещё хуже. Но вы всегда умели ставить на победителя, поэтому многие остались верны вам.

Не найдя слов, чтобы ответить, он несколько секунд смотрел в вишнёвые глаза своей помощницы, ощущая, как силы вновь наполняют измученное тело. Реха была настоящим сокровищем. Честная до боли, преданная до смерти. Её ничуть не смущали ни стекающая по бритой голове кровь, ни отталкивающая нагота, ни предложение примкнуть к бывшему противнику… Сокровище.

– Ты, как всегда, прямолинейная, Реха. Это я ценю.

Улыбка на лице Рехи стала ещё шире и жутче.

«На победителя, разумеется. Ведь знание – сила…»

– Собери людей, – сказал Абрихель полным ледяного спокойствия голосом. – Пора встряхнуть Кадашфан.

***

Куова пытался вырваться из царства безжалостных видений.

То, что было и, несомненно, повторится вновь.

Тёмно-серый снегопад покрывал землю, укутывал грязными хлопьями выжженную долину, будто старым саваном, тщетно пытаясь скрыть происходящее безумие. Сквозь плотную снежную стену проступали картины приближавшегося кошмара… Пыльно-зелёные когорты, выстроившиеся позади громоздких металлических чудовищ, дышащих тьмой. Напротив – серые шеренги воителей с праведным огнём в глазах. Между ними протянулись длинные ямы, заполненные человеческими телами. И повсюду, насколько можно было охватить взором, ярко вспыхивало неистовое пламя.

Память Куовы наполнилась непрошенными образами.

То, что было и, несомненно, повторится вновь.

Когда он наконец пришёл в себя от дуновения промозглого ветра и отчаянных криков, то не сразу понял, что старый ужас давным-давно прекратился, а новый ещё не начался. Он вяло переводил взгляд на тусклые огоньки в руках собравшихся людей, смутно ощущал боль в избитом теле, осознавал череду приведших его к столбу происшествий и видел стоящие напротив него тёмно-красные силуэты. И раз за разом повторял беззвучную молитву: «Солнце-отец, услышь меня!»

***

«Чем лучше быть рабом кошмаров?»

Люди замолкали и опускали взгляды в землю, когда он проходил мимо, словно считали его своим правителем. Тубал знал, что впервые за долгое время к нему относятся так, как подобает. Кто подавил смуту в зародыше, кто вот-вот избавит город от подстрекавшего к ней лжепророка? Артахшасса Тубал, капитан Багровой десятки, освободитель Алулима. Больше никаких насмешек издёвок и насмешек за спиной.

«Прикрой глаза и распахни сердце…»

– Нет! Замолкни!

Музейную площадь заполонила толпа людей, пришедших поглазеть на казнь лжепророка. Они теснились на лестнице старого народного музея, у подножия и между толстых колонн наверху. Другие высыпали на саму площадь и теперь яростно толкались, беспорядочно пытаясь создать коридор для проходящих багроводесятников. Кое-кто сторонился плотных скоплений, держа в руках зажжённые тонкие свечки – лишь так они способны были поддержать приговорённого. Чем ближе Тубал подходил к центральному столбу, тем теснее и оживлённее становилась толпа. Он бросал снисходительные взгляды на воющих и стенающих людей; те ещё не ведали, кого оплакивают. Он сдержанно кивал людям, которые потрясали кулаками, требуя скорейшего суда. Один безумец, однако, налетел на него и попытался ударить, но подручный-сержант оказался быстрее – удар тяжёлым жезлом по рёбрам мигом остудил пыл фанатика. Тубал шёл вперёд, ничем не выдавая, как бешено колотится его сердце, и слышал позади бессмысленные выкрики о «святом пророке».

«Ложь, прорастающая в храме, надёжнее любых оков».

– Только ты эту ложь и посеял! Ты!

Со всех сторон слышались гневные шепотки, угрозы и гнусная брань, а Тубал продолжал идти, пока багроводесятники прокладывали путь сквозь лес дрожащих от страха тел. Наконец он увидел бесчувственное тело, свесившееся над грудой покрышек, и остановился. Если бы не мерно вздымающаяся, залитая кровью грудь, можно было бы решить, что Калех уже мёртв.

«…Но как ты остановишь идею?»

Тубал вгляделся в толпу, ожидая увидеть на лицах хотя бы тень осознанности – тщетно.

– Если его хранит воля Спасителя, – громко вопросил Тубал, – почему он не явит чудо?

Люди растерянно переглядывались не в силах ответить на простой вопрос. Они не знали…

«Да потому, что он – мошенник!»

Он презрительно хмыкнул и приказал оттеснить людей на несколько шагов. Некоторые пытались упираться, но быстро сдавались и отступали под натиском Багровой