— Похожи на вас?

— Ничуть.

— Какие же они?

Застигнутая врасплох, Франсуаза поняла, что слишком близка Даниэлю и Жан-Марку, чтобы описать их. В голове ее мелькало множество противоречивых деталей. Собираясь высказать какое-нибудь суждение о братьях, Франсуаза тотчас понимала его однобокость.

— Жан-Марку двадцать лет, он мечтательный, нервный, впечатлительный, скрытный, у него, мне кажется, есть тяга к искусству, — решилась она наконец. — Сам он никогда не будет художником, но очень восприимчив к чужому творчеству. Все переживает очень остро! А Даниэль еще совсем мальчишка! Ему всего шестнадцать! Но он очень упорный, бесстрашный, добрый, веселый и прямодушный! Я очень люблю их обоих! Вот и все!

— А что бы вы сказали о себе, Франсуаза?

— По правде говоря, я никогда не задумывалась над своим характером.

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— Я дал бы вам больше. Вы так рассудительны!..

Они повернули назад. Ветер усилился и посвежел. Вверх по течению шел буксир, таща за собой четыре тяжело груженных баржи. На последней махала платком девочка. Козлов поднял воротник пальто.

— В один прекрасный день вы выйдете замуж! — сказал он.

— Да. Через пять лет.

— Какая точность!

— Я обручена.

Козлов нахмурился и, прищурившись, взглянул на девушку:

— Вы невеста? Вот уж не подумал бы!

— Почему?

— Потому что вы не похожи на влюбленную.

Франсуаза готова была обидеться, но вместо этого рассмеялась:

— Я привыкла скрывать свои чувства!

— А чем занимается ваш жених?

Франсуаза рассказала о Патрике со сдержанной нежностью. Однако в своих словах она чувствовала фальшь. Патрик ничем не напоминал человека, о котором она говорила. Да и внимательный взгляд Козлова смущал ее. Франсуаза умолкла на середине фразы.

— Понимаю, — сказал Козлов. — Судя по всему, это стоящий юноша.

— Да.

— Ему очень повезло.

— Наверное, мне еще больше!

— Странно! Вы кажетесь человеком совсем другой эпохи!

— Я?

— Да. Вам чужды зависть, ненависть, презрение, увлечение дурацкой модой, вы любите всех, кто вас окружает!

— Я еще не рассказала вам о самом чудесном человеке! — воскликнула она. — О моей тете. Дома мы зовем ее Маду. Она нас вырастила, меня и братьев. А сейчас живет одна в провинции. Она антиквар. У нее тонкий вкус и проницательный ум…

Франсуаза опять заметила в глазах Козлова благодарность и одобрение, будто он получил от нее как раз то, чего желал. Он слушал ее, как меломан скрипку, исполняющую без единой фальшивой ноты любимую мелодию.

Они подошли к подножию каменной лестницы, ведущей на верхнюю набережную. Город окутывали туманные сумерки. Словно дым, смешанный с грифельной пылью, поднимался с земли навстречу вечеру.

— Мне пора домой, — сказала Франсуаза.

Козлов остановился. Лицо его снова застыло. Он пристально посмотрел на девушку и наконец произнес:

— Я никогда не забуду этой прогулки, Франсуаза.

— Я тоже, — тихо ответила она.

Он проводил ее и, прощаясь перед открытым подъездом, задержал руку Франсуазы в своей. На пороге своей квартиры стояла консьержка. Прохожие сновали взад и вперед по узкому тротуару. Франсуазу толкали со всех сторон, в любую минуту могли появиться отец, братья, Кароль. На душе у нее было тревожно и радостно.

— До свидания, — сказал Козлов.

Он отпустил ее руку. И вдруг она осталась одна. Козлов словно растаял в толпе. Мимо, рыча, проехал автобус, равнодушные пассажиры выглядывали из его окон.

Не вставая со стула, Жан-Марк обернулся и посмотрел, плотно ли закрыта кухонная дверь. Ему все время казалось, что плечи его и лодыжки стынут на сквозняке. Он то и дело сухо откашливался. Лучше всего помогал аспирин. Жан-Марк принял две таблетки до завтрака, запив их вином, и на целых три часа головная боль утихла. А теперь температура опять поднимается. Неужели все пасхальные каникулы грипп так и не отвяжется от него? И всегда-то в «Феродьер» не очень весело, а если еще придется сидеть дома!.. Озноб усиливался. Руки и ноги ломило, голова была словно в тумане. «У меня тридцать восемь и пять, не меньше». Нужно бы снова лечь в постель. Но ему было скучно одному в своей комнате. Здесь, на кухне, возилась у плиты Кароль, и это развлекало Жан-Марка. Она вздумала напечь к обеду блинов. Одно из деревенских развлечений. В Париже Кароль и близко не подходила к кастрюлям, но здесь, в Бромее, на нее вдруг напал кулинарный стих. Соседка, госпожа Тьер, приходила только утром, чтобы убрать комнаты. Весь день семья обходилась без прислуги, и Кароль твердила, что в восторге от этой свободы. Главным ее чтением стала поваренная книга, которая вся топорщилась закладками. Сейчас эта книга, открытая на главе о блинах, лежала на столе рядом с Кароль. Время от времени она заглядывала туда с поистине вдохновенным усердием. Кароль туго стянула вокруг бедер слишком широкий белый фартук и, чтобы не портить прическу, соорудила тюрбан из первой попавшейся под руку косынки. Изумрудный шелк на редкость удачно оттенял тонкость ее черт и янтарную прозрачность кожи. В этом необычном наряде она взбивала в большой миске жидкое светлое тесто, от которого исходил аромат ванили.

— Куда ты столько развела, — лениво проговорил Жан-Марк.

Не переставая орудовать веселкой, Кароль обернулась к нему, и глаза ее лукаво блеснули.

— Знаю я ваши аппетиты. Ты один съешь не меньше дюжины.

— Что-то сегодня мне не хочется.

— Потому что сейчас только пять часов!

— Нет, мне нездоровится.

Кароль окунула кончик указательного пальца в тесто, чтобы проверить его густоту, вытерла руку тряпкой и, приняв вид заботливой матери, подошла к Жан-Марку.

— У тебя и в самом деле неважный вид! — сказала она, приложив прохладную ладонь к его лбу.

Жан-Марк закрыл глаза. По его лицу разлилась приятная свежесть.

— Поди к себе и ляг, — настаивала она.

— Не хочу.

— У меня есть интересный детектив. Возьми его! Ты и не заметишь, как пролетит время!

Он помотал головой. Кароль, недовольно пожав плечами, сказала: «Ты упрям как осел!» — и вернулась к своему занятию. Жан-Марк посмотрел в окно: фруктовые деревья в саду окутала зеленоватая дымка, горизонт обложили серые облака, скоро будет дождь!.. Вот уже три дня, как семья в Бромее. Вся семья, кроме Филиппа! Ему как нарочно пришлось вылететь в Нью-Йорк. Дела задержат его там до конца апреля. Жан-Марк жалел, что отца нет с ними. Он не мог поболтать ни с Франсуазой, погруженной в учебники русского языка, ни с Даниэлем, который, едва рассветало, отправлялся с приятелями лазить по скалам в лесу Фонтенбло и появлялся только к вечеру грязный, усталый, весь в ссадинах. «Что за радость доводить себя до такого состояния?» думал Жан-Марк.