так, что все за столом подпрыгивают. Папа, Роза и Никита на меня удивленно смотрят. — Кхм, извините, — понижаю тон.

Они возвращаются к просмотру фокусов, а я испепеляю маму глазами.

— Прости, — искренне произносит, мягко сжимая мое плечо. — Ты так долго не хотела нас знакомить, что у нас не могли не возникнуть подозрения. Мы позвали Никиту, надеясь, что между вами вспыхнут прежние чувства. Да и он не раз спрашивал о тебе…

Знаете, иногда лучше всего не знать.

Моя семья думала, что у меня выдуманный жених? Серьезно?

Ладно, учитывая, сложившиеся обстоятельства, в каком-то роде они правы, но он у меня был! Пусть и не жених, а парень! Но я никогда не называла Бобика своим женихом. Опять же, это все фантазии матери.

— Достаточно.

Не хочу больше слушать эту исповедь. Свести меня с бывшим, который передал? Действительно, какая прекрасная идея!

— Прости, — шепчет мама, но я только махаю на неё рукой.

— Проехали. Просто не лезь больше в мою личную жизнь.

Разумеется, я понимаю, что прошу о невозможном, потому что совать свой нос в чужие дела — это ее призвание, но попытаться стоит, верно?!

— Как скажешь, — ласково мне улыбнувшись, соглашается.

Сева возвращается через пару минут, и сразу же замечает мою кислую мину.

— Он к тебе лез? — требовательным голосом спрашивает.

— Кто?

— Твой бывший, — сквозь зубы выплёвывает.

— Нет.

— Тогда почему ты такая грустная?

— Устала, — лукавлю.

В конце концов, не могу же я на бедного парня сваливать все свои проблемы и разочарования.

Сева мне не верит, но я нахожу его руку под столом, нежно сжимаю и, улыбнувшись, говорю:

— Все в порядке. Правда.

Амурский сканирует меня глазами, а потом медленно кивает. Переплетает наши пальцы и нежно их гладит. И от этого у меня почему-то перехватывает дыхание. От объятий нет, хотя, должна признаться, они приятные. Однако этот жест слишком интимный, что ли.

Испугавшись своей реакции, пытаюсь выдернуть руку, но Сева только крепче сжимает, шикает на меня и, расслабленно откинувшись на стул, кидает:

— Мне нужны ласки. Я без этого погибаю. У тебя невероятно бархатные ручки.

Вот дурак!

Мои губы подрагивают, потому что я буквально силой сдерживаю рвущийся из груди хохот. Толкаю легонько его ногой под столом, ворча:

— Ты такой льстец.

— Зато ты улыбаешься, — хмыкает, подмигнув.

Действительно. Всего за несколько секунд Амурскому удалось меня развеселить.

Ближе к полуночи конкурсы заканчиваются, и мне хочется закричать: «Аллилуйя!».

Где они только нашли этого ведущего? Он, что на батарейках? Человек не может столько говорить и излучать энергии.

Когда народ кричит в очередной раз: «Горько!», я готова биться головой об стол.

Считаете, я уже слишком стара для таких тусовок?

Где то прекрасное время, когда ты мог с тусовки ехать на пары, потом опять на тусовку, а потом на экзамен?

Да, несмотря на пуританское воспитание, и у меня бывали такие эпизоды в студенческие годы. К слову, в то время я встречалась с Никитой, а он был любителем вечеринок. И, разумеется, таскал меня с собой. Сейчас таких подвигов мне не повторить. Ноги от каблуков ноют, из причёски хочется вытащить все шпильки, что выпиваются в голову, а макияж — смыть, как и эти дурацкие накладные ресницы. Клянусь, мне тяжело держать глаза открытыми под их тяжестью!

Наступает время диких танцев. Знаете, когда уже все не просто под шафе, а конкретно в хлам.

Я зорко наблюдаю за выходом.

Хотите знать, почему? Потому что уходить первыми совсем уж неприлично, а вот после кого-то можно и скрыться под шумок.

— Устала? — зевая, спрашивает Сева.

Он в руке покачивает бокал с шампанским, но не пьёт. Амурский вообще за весь вечер выпил всего пару бокалов. Не то чтобы я заливала за воротник.

Алкоголь на меня действует, как сыворотка правды. А учитывая, моё последнее время взведенное (читать как: возбужденное) состояние, это чревато дурными последствиями.

— Есть такое, а ты?

— Тоже, — прикрыв глаза, сонно отвечает.

— Наконец! — радостно вскрикиваю, отчего Амурский подпрыгивает, отрывая глаза.

Первыми этот праздник жизни покидают родственники жениха. Пожилая женщина с мужчиной выходят из банкетного зала. Не проходит и десяти секунд, как за ними исчезает еще несколько человек.

— Можно идти в номер, — довольно лыбясь, воркочу.

— Ждёшь не дождёшься, чтобы остаться со мной наедине, Горошек? — криво ухмыльнувшись, спрашивает Сева.

— Двигай к выходу, Амурский, пока нас не спохватились, — ворчу, закатывая глаза.

Поднявшись, мы аккуратно пробираемся к выходу. Нам везёт, и мы не встречаем маму или папу на пути. Отец, должно быть, представил Севу даже персоналу. Не удивлюсь, если он его исподтишка сфоткал и своим друзьям разослал.

Ввалившись в номер, первым делом сбрасываю каблуки, достаю несколько шпилек из причёски, кидаю их на столик и падаю в кресло.

— Боже мой, какое блаженство! — вытянув ноги и поиграв пальцами, стону.

Сева кидает пиджак на кресло и расстегивает несколько пуговиц на рубашке. После чего пристраивается в кресле напротив.

— И не говори, — хмыкает. — Сильно болят? — кивком головы указывает на мои ноги.

— Если по шкале от одного до десяти, — задумчиво стукаю указательным пальцем по подбородку, — тогда сто. Мне, похоже, нужны новые ноги, — мрачно заключаю.

Сева вдруг наклоняется, совершенно бесцеремонно хватает мои ноги и кладет их себе на колени. Я уже хочу возмутиться, как он принимается делать массаж.

Боже правый, это восхитительно!

— Ты так думаешь? — самодовольно ухмыляется.

Проклятье! Я это вслух сказала?

— Эти руки ещё не то могут.

Ну разумеется. Все мы слышали, что эти руки могут. И скорее всего не только они.

Черт побери, о чем я вообще думаю?

— Амурский, не порть момент.

— Как угодно, моя госпожа.

Ладно, я готова поклоняться этим рукам. Они у него волшебные. Сева будто знает, где болит. Нажимает на нужные точки, и боль потихоньку отступает.

Не знаю, сколько это продолжается, но когда рука Сева трижды ненавязчиво поднимается вверх по ноге, а на четвертый нагло проскальзывает в разрез платья, добираясь до резинки чулков, я резко дергаю ногой и тут же их спускаю.

Амурский охнув, хватается за живот.

— Нет так нет, пампушка. Зачем же сразу ногой в живот? — сдавленно хрипит.

— Чтоб руки не распускал, — фыркаю, но тут же виновато спрашиваю,