Проведя день рождения дома в окружении семьи и соседей, она перенесла серию приступов и была перевезена в огромную, неописуемо уродливую городскую больницу. Там ее поместили в дальней комнате отделения, где жалюзи на плохо заклеенных окнах громыхают от ветра. Теплое отношение персонала, однако, компенсирует то, чего не хватает зданию. Врачам по паллиативному уходу сообщили, что «мой племянник — настоящий специалист во всем этом». Несмотря на эту гендерно запутанную рекламу, они приветливы и добры со мной.

— Твоя тетя очень мила, — говорят они, — и она до смерти гордится тобой!

Понимая, что слово на «с» уже выскочило, они, покраснев, уходят.

Я приехала сюда поездом вместе с дочерью, которой сейчас 17. Мои родители едут на машине, а сын забрал нас на вокзале, потому что учится здесь в университете. Прошло много времени с тех пор, как мы похоронили рыбку (а в конечном счете, и кота, нескольких хомяков, других рыбок и кроликов, обезглавленных местным лисом), и теперь он высокий мускулистый нападающий в регби, мастер пирушек, искрящийся радостью жизни. Его сестра — добрая и тихая, более сдержанная, склонная сначала думать, потом говорить, интуитивно чувствовать чужие переживания и брать чужую одинокую руку в свои.

Мы входим в палату тети. Она выглядит крошечной и бледной на большой больничной койке. Ее больничный халат подчеркивает желтушный цвет лица. Один из моих двоюродных братьев сидит в кресле у окна. Он в отчаянии и не знает, что делать, хотя провел полдня в пути, чтобы быть рядом и выразить свою любовь. Кажется, тетя спит, но мои ласковые объятия («Привет, тетушка! Мне нравится твоя модная пижама!») будят ее. Она открывает один глаз и улыбается, замечая других людей в комнате. Поднимаясь, чтобы увидеть нас всех, она говорит: «Вы проделали такой долгий путь!» Ее глаза наполняются слезами, и она начинает плакать. Приезжают мои родители и здороваются с внуками, племянником и тетушкой, к которой они приходят каждый день. Ее лицо опускается вправо, и она не может пошевелить правой рукой. Я замечаю, что двоюродный брат сидит с правой стороны ее кровати — вероятно, она не увидела его. Опухоль головного мозга постепенно лишает ее способности видеть, чувствовать, замечать, двигаться и взаимодействовать с правой стороной тела.

Провожая близких в последний путь, важно думать именно о них, а не о себе и своей будущей жизни без этих людей, дать им всю свою любовь, чтобы они ушли спокойно, зная, что все было не зря.

Мы все берем стулья и садимся. Я подвожу двоюродного брата слева от тетушки, и она рада его видеть. У меня в кармане тюбик крема для рук; я беру правую руку тети, прошу дочь взять левую, и мы вместе втираем крем в ее кожу. Она улыбается и говорит: «У него приятный вкус». В комнате раздаются отрывочные беседы. Мои родители выглядят уставшими. Дочь храбрится, видя горе на лицах родственников.

— Давай, — говорю я ей, — попробуем найти чай для всех.

Мы выходим в коридор, следуя указателям в направлении кафе. Сын, как добрый великан, возглавляет шествие (он регулярно посещает отделение неотложной помощи из— за травм во время регби), я и его сестра, бледная, тихая и напряженная, следуем за ним.

— Я так горжусь вами, — говорю я, пока мы ищем кафе. -

Вы так правильно все делаете. Поддерживаете разговор, заботитесь о бабушке с дедушкой и так добры, так любите тетушку...

— Ну, мам, — говорит добрый великан, — ты и папа всю жизнь готовили нас к этому. Никто в школе никогда не говорил о смерти. Но в нашем доме это было важным вопросом. А теперь посмотри — все в порядке. Мы знаем, чего ожидать. Мы не боимся и можем это пережить. Это то, чего вы хотели — чтобы мы не боялись.

Мы приходим в кафе, я обнимаю их обоих. Я не уверена, что мой большой парень говорит за двоих: моя прекрасная девочка выглядит взволнованной, будто сейчас расплачется. Но это тоже хорошо. Потому что мы сможем это пережить. Мы можем пройти последние шаги в жизни тетушки вместе с ней, отдавая свою любовь и оценивая вклад, который она привнесла в наши жизни, осознавая, что скоро она будет больше спать, меньше бодрствовать и разговаривать, и ее конец будет спокойным.

И когда несколько дней спустя этот момент наступает, все проходит спокойно. Она готова. И мы тоже.

Будучи открытыми и честными, мы сделали так, чтобы наши дети могли задавать вопросы, озвучивать тревоги и признавать горечь из-за необратимости смерти. Они не стали плаксивыми; не боялись рисковать и использовать возможности жизни, и, кажется, спокойно восприняли эту новость.

Каждая семья находит свой способ познакомить детей с явлениями жизни; но нужно помнить, что признание и обсуждение смерти так же важны.

Членам семьи может быть сложно обсуждать плохие новости. Иногда, если плохая новость сообщается только пациенту или только члену семьи, этот человек может оказаться обремененным истиной, которую не осмеливается высказать. Это может привести к целому заговору молчания, изолирующему людей друг от друга в тот самый момент, когда им нужны силы и взаимная поддержка. Можно быть одиноким, несмотря на окружение любящей семьи, поскольку каждый человек хранит свои тайные знания во имя любви и защиты другого.

Сообщая плохие новости, врачи часто просят присутствия самых близких, чтобы они могли поддержать друг друга в решении проблемы. Это дает возможность семьям делиться печалью или беспокойством и не позволяет запереть кого-либо в Клетке одиноких секретов. Такие сложные разговоры могут быть проблемой в суете клиники или в шумной палате, но не делать этого — плохая услуга пациенту и его группе поддержки. Я узнала это незабываемо шокирующим образом.

Яркое весеннее утро. Я стучу в парадную дверь дома с террасами в шахтерском поселке, где шахты закрылись десятилетия назад, и теперь молодые люди при первой возможности уезжают в город. Старшее поколение — родители, бабушки и дедушки — по-прежнему представляют собой сплоченное сообщество. Местный врач общей практики обратился за советом по лечению абдоминальных болей у женщины с поздней стадией рака яичников, которые невозможно спасти доступными методами лечения. Она живет со своим 50-летним мужем в доме, куда они переехали, когда он был гордым шахтером, а она — его идеальной невестой.

Я жду на пороге и замечаю бабочку, которая через минуту влетает в прекрасный ухоженный палисадник. Газон окружен большими кустами с набухающими цветочными бутонами, а голубые колокольчики, белые нарциссы и смелые точки луковиц тюльпанов тянутся к солнцу под ними. Головки увядших нарциссов обрезаны, а их листья завязаны в витые узлы. Это работа привередливого садовника.

Сквозь матовое стекло я вижу фигуру, приближающуюся к входной двери. Она распахивается, и показывается взволнованное лицо с пальцем поперек губ.

— Вы из хосписа? — нервно спрашивает он, не открывая дверь шире, чтобы я вошла. Я не успеваю ответить «Да», как он шикает на меня, потрясает указательным пальцем у губ и говорит:

— Она не знает! Входите тихо.