Вообще-то об этом очень много писалось в газетах. Дело дошло до суда, и убийцу приговорили к смертной казни. Бонни и Молли вовсе не нужно было обладать особыми талантами, чтобы узнать, как все случилось.

Но они продолжали настаивать на своем. Они сообщили мне, что отец очень переживал из-за того, как он поступил со мной, когда мне было четыре года. Безусловно, это был жестокий поступок, но, по его мнению, только так и можно было преподать мне нужный урок. В то время он сам был слишком молод и не понимал, что зашел слишком далеко. Бонни и Молли взялись за руки и сказали, что видят меня маленьким мальчиком, сидящим на коленях перед деревянной колодой. Мой отец склонился надо мной, в руках у него что-то деревянное.

— Это палка, — немного погодя, добавили они. — Нет, не палка. Это топор…

Остальные мои друзья примолкли.

Бонни и Молли тем временем продолжают:

— Вам четыре года. Вы принимаете какое-то очень важное решение. Это что-то такое, что изменит вашу оставшуюся жизнь…

Они описали то, как отец наточил топор и сказал: «Ты действительно решил лишиться… — затем сделал паузу и добавил: — …пальца?»

Ина все продолжала рыдать. Дурочка. Я налил себе вина и выпил. Затем еще налил. Я прошу Бонни и Молли, этих проводников в незримый мир, рассказать новые подробности.

— Действительно, очень интересно, — говорю я и усмехаюсь.

— Ваш отец сейчас очень счастлив, — сообщают они. — Он счастливее, чем когда-либо раньше в своей земной жизни.

Неужели бывает как-то по-другому? Это скромное успокоение для всех, кто безутешен в своем горе. Бонни и Молли относятся как раз к тому типу людей, которые всегда молятся за скорбящих. В лучшем случае они наивные дурочки. В худшем — чудовища, цинично играющие на людских слабостях.

Чего я им не говорю, так это того, что, когда мне было четыре года, я натянул на палец металлическую шайбу. Она наделась очень туго, и мне никак не удавалось ее снять. Я дотянул до того, что палец распух и побагровел, и только тогда обратился к отцу за помощью. Нам всегда запрещали надевать на пальцы резиновые кольца и что-то в равной степени тугое, объясняя, что это может привести к гангрене, после чего палец сгниет и отвалится. Отец сказал, что палец придется отрезать, и весь день мыл мне руку и точил топор. Все это время он внушал мне, что человек должен нести ответственность за совершенные им поступки. Он сказал, что если я буду делать глупости, то мне придется заплатить за них соответствующую цену.

Весь тот день я слушал его слова. Никакого страха я не испытывал, не было ни слез, ни паники. В моем сознании четырехлетнего мальчонки отец оказывал мне великую услугу. Когда он отрубит мой распухший, багровый палец, мне будет больно, но это все-таки лучше, чем мучиться неделями и ждать, пока тот сгниет и отвалится.

Я опустился на колени перед деревянной колодой, где прямо на моих глазах было обезглавлено так много кур, и положил на нее руку. Во всяком случае, я был безумно благодарен отцу за помощь и решил больше никогда не винить других людей в моих бедах. Отец занес над колодой руку и, конечно же, промахнулся. Мы вернулись в дом, и там при помощи мыла и воды отец освободил мой палец.

Это почти забытая мною история. Почти забытая. Я не вспоминаю ее, то есть не рассказываю друзьям, ожидая, как они отреагируют. Потому что уверен: другим людям не понять урока, который преподал мне отец. Они наверняка усмотрят в его поступке жестокость. Боже меня упаси пересказывать это матери — она взорвется от праведного гнева. Подобно детским воспоминаниям отца о тех злополучных выстрелах, случай с топором — мое самое давнее воспоминание, и оно вот уже тридцать шесть лет остается моей тайной. И тайной отца. А теперь о ней знают эти две глупые женщины, Бонни и Молли, они рассказывают эту историю мне и моим подвыпившим друзьям.

Я никоим образом не собирался подыгрывать им. Пока Ина продолжала рыдать, я налил себе еще вина. Я улыбнулся и пожал плечами, заявив, что все это очень интересная болтовня, но тем не менее полная чушь. Через несколько минут одна из женщин свалилась на пол, совершенно больная, и попросила довести ее до машины. Вечеринка окончательно расстроилась, и мы с Иной остались допивать вино и доходить до кондиции.

В общем, вечеринка получилась удручающе неудачной и поистине глупой. Мне пришлось наблюдать за тем, как друзья с самым серьезным видом внимали этому вздору. Леди так ни разу и не появилась. Однако Патрик будет и дальше названивать мне, жалуясь на свои дурацкие проблемы с призраками. Брэнда будет и дальше вздрагивать и бледнеть, прежде чем объявить вслух свои бестолковые предчувствия. Что касается Бонни и Молли, то им просто повезло. Наверняка это был трюк. Все мои знакомые остались немного одураченными.

Я не могу объяснить магический трюк Бонни и Молли, но я и многое другое в этом мире не в состоянии объяснить. Ночью, когда был убит мой отец, за сотни миль отсюда, моей матери приснился сон. По ее словам, в дверь постучался отец, прося спрятать его. Во сне ему выстрелили в бок — позднее коронер подтвердил этот факт, — и он пытался убежать от человека с ружьем. Вместо того чтобы спрятать его, мать заявила, что дети не видели от него ничего, кроме стыда и боли, и захлопнула у него перед носом дверь.

В ту же ночь одной из моих сестер приснилось, будто она находится в том же месте, где мы росли. Она шла рядом с отцом и рассказывала ему о том, что ей жаль, что она росла без него и давно с ним не общалась. Отец прервал ее, сказав, что прошлое больше ничего не значит. А еще он ей сказал, что очень счастлив и что она тоже должна быть счастлива.

В ту ночь, когда его не стало, мне ничего не снилось. Никто не пришел ко мне во сне и не пожелал доброй ночи.

Через неделю мне позвонили из полиции и попросили зайти к ним, чтобы опознать личность убитого мужчины.

Мне бы очень хотелось верить в невидимый потусторонний мир. Это значительно ослабило бы тяготы и страдания мира материального. Однако девальвировало бы ценность денег на моем банковском счете, моего приличного дома и всей моей нелегкой работы. Можно было бы легко выбросить из головы все проблемы и наше счастье, потому что они стали бы менее реальными, подобно событиям книги или кинофильма. Невидимый вечный мир превратил бы наш привычный мир в иллюзию.

Действительно, мир призраков подобен педофилии и некрофилии. У меня нет опыта в подобных делах, и поэтому я абсолютно не способен серьезно воспринимать его. Он всегда будет казаться мне чем-то вроде шутки. Привидений не существует.

Потому что если они существуют, то что, черт побери, мешает моему отцу рассказать мне о них?

— Одно время, — говорит Джульетт Льюис, — когда мне хотелось узнать кого-нибудь получше, я давала людям список вопросов, на которые следовало дать ответ. Эти вопросы говорят обо мне больше, чем то, что я рискнула бы доверить моему дневнику.