Едва только ремонт был закончен, как Танаев напомнил старому вождю о его обещании отпустить его.

До сих пор он так и не разобрался, какое место в иерархии племени шатунов занимал старый вождь, поскольку почти все повседневные приказы исходили от молодого вождя, но одно было совершенно ясно — все мягко высказанные, в форме пожеланий, распоряжения старого вождя выполнялись беспрекословно.

По просьбе Танаева одним из сопровождавших его воинов был назначен Фавен — ему нравился этот бесхитростный великан, отличный боец, обещавший в будущем стать неплохим товарищем. И, таким образом, на двоих из этой троицы он мог полностью положиться в случае возникновения неожиданной опасности.

Что касается третьего воина, мрачного и молчаливого, Ригана, избегавшего смотреть в глаза собеседнику во время любого разговора, то он вызывал у Танаева вполне оправданные опасения. Его ментальное поле оказалось наглухо закрытым для внешнего проникновения. Конечно, встречались иногда индивидуумы, чье ментальное поле было настолько слабым или, наоборот, настолько сильным, что проникнуть в него извне не удавалось. Но подобная аномалия случалась довольно редко. По-настоящему закрыть свое ментальное поле от внешнего проникновения мог только специально тренированный для этого человек, и Танаеву очень хотелось бы знать, где Риган прошел подобную подготовку... Ответить на это мог бы разве что Бартон, сам обладавший подобным умением, но Танаев не спешил с этим разговором, решив дождаться более располагающих для откровенности обстоятельств.

Они миновали мертвый дом с широко распахнутой дверной трещиной, ее форма показалась Танаеву знакомой, и он бросил в сторону Фавена вопросительный взгляд. Слов не понадобилось. Великан утвердительно кивнул, подтверждая, что до места их недавней стычки оставалось всего полквартала.

* * *

Карин ждала возвращения Танаева за углом башни, у которой он ее покинул, решив выяснить, что собой представляет их преследователь.

Лишь когда стало ясно, что дальнейшее ожидание бессмысленно и опасно, она осмелилась выглянуть из своего закутка наружу и убедилась, что улица пуста в обоих направлениях.

Похоже, ее «рыцарь с мечом» стал жертвой шатунов и отправился прямиком на их обеденный стол... Убедившись в исчезновении Танаева, она не смогла сдержать слез, и не потому, что за столь короткий срок этот человек стал ей небезразличен, вовсе нет, это были слезы жалости к себе самой.

На какое-то время она позволила себе поверить, что обрела надежного защитника, что больше не будет в одиночку противостоять этому полному опасностей миру. Ну почему судьба так несправедлива к ней?

Впрочем, ответ на этот вопрос был ей известен. Мойры не любят тех, кто умеет подсматривать за ними и передавать людям то, что должно быть от них скрыто.

Теперь ей предстояло решить, что делать дальше. Вернуться в голодный дом, который за это время почти наверняка сожрал Гонта, или поискать новое пристанище.

До ночного вылета кар у нее оставалось совсем немного времени, она не успеет найти еще один подходящий, достаточно ослабевший, но все еще живой дом и уж тем более не успеет войти с ним в контакт и приручить его настолько, чтобы он вытерпел ее присутствие, хотя бы на одну ночь...

Значит, оставалось только возвращение. В старом доме, который ее знает, у нее был хоть какой-то шанс уцелеть...

Был еще и третий путь — завершить то, что не успел сделать ее новый друг, — раздобыть для дома достаточно пищи... Если у нее хватит мужества проделать это, то можно не сомневаться в том, что дом будет защищать ее ото всех опасностей, пока вновь не проголодается. Ходили самые разные слухи о том, сколько необходимо пищи для того, чтобы накормить голодный дом. Никто не знал, как долго продолжается у дома состояние относительной сытости, в котором он становится безопасен для своих постояльцев.

Это зависело от слишком многих обстоятельств. От размеров оставшейся в организме дома живой составляющей, от качества полученной пищи... Она слышала, что лучше всего голод дома может утолить живой человек...

Гонт все еще казался ей живым, когда они вместе с Танаевым отправились на поиски пищи для дома...

Наверно, именно эта не очень благородная мыслишка помогла ей сделать окончательный выбор. Она последний раз окинула взором пустую улицу и торопливо двинулась обратно по направлению к дому, который стал склепом для Гонта, или, вернее, переварившим его желудком...

Еще не дойдя до конца проулка, в котором стоял нужный ей дом, она поняла, что произошло то, чего она так боялась и ждала одновременно...

Изменился цвет дома. В его стенах появились живые краски, а их общая тональность стала темнее и гуще.

Стена при ее приближении мгновенно разошлась, без всякого усилия с ее стороны, приглашая войти внутрь этого живого склепа. Она знала, что увидит в глубине центрального круглого зала, перед самой пищевой нишей. Груду одежды, лишившейся тела своего недавнего хозяина. И все же вздрогнула, как вздрагивает любой живой человек, столкнувшийся лицом к лицу с чужой смертью.

— Он ничего не почувствовал, он не пришел в себя и ничего не понял! — пыталась она не то утешить себя, не то оправдаться перед Гонтом, который уже не мог ее услышать. — Мы сделали все, что могли! Мы хотели его спасти, и, если бы не встреча с шатуном, мы бы успели вовремя принести для дома другую пищу!

— В таком случае зачем же ты тащила его к пищевой нише? Зачем бросила в этом опасном месте? — спросил ее внутренний суровый голос, голос, которому невозможно солгать.

— Я знала, что после яда каменного скорпиона никто не выживает! Если бы он пришел в себя, его ждала только боль, боль, с которой невозможно справиться, долгая болезненная агония и неизбежная смерть! Его убила не я, его убили серые монахи! — И это была правда. Вот только не вся правда, или не совсем вся правда. Потому что, вопреки этим безупречным доводам, слезы сожаления сами собой навернулись на ее глаза. — Он был моим врагом, он хотел изнасиловать меня на глазах своих подчиненных, он преследовал меня несколько лет! Я готова была покончить с собой, лишь бы только избавиться от него навсегда! Так почему же я плачу теперь, когда это совершилось?

Может быть, потому, что в день ее рождения он всегда приносил ей небольшие подарки и был единственным человеком, который еще помнил об этой дате, кроме нее самой. Или потому, что, когда на них напали серые, он бросился ее защищать, и потом, во время последней схватки, когда им помог чужестранец со своим сломанным мечом, он вел себя мужественно, как подобает настоящему мужчине? Может быть, потому, что он оставался ее единственным другом в этом враждебном мире и самым верным врагом?

Она шептала эти вопросы, не требующие ответов, потому что ответы на каждый из них жили в ее совести и останутся там на долгие годы.

Медленно и неторопливо Карин совершала древний ритуал прощания. Вот теперь она осталась совсем одна. Гонта больше нет, а рыцарь со сломанным мечом никогда не вернется... Неожиданно она подумала, что ее слезы не связаны со смертью Гонта. Сожаление об утрате нового друга оказалось намного острее, чем она ожидала.