— Шейдман! — раздался чей-то крик.

— Шейдман, мы здесь, что ты затеял? — протестовала другая старуха.

— Я иду! — взвыл он.

Это были все те же требовательные голоса, звук которых пронзал его память до самых глубинных слоев, до самого первичного слоя его рождения и даже еще до рождения, вплоть до периода дортуара, когда его бабушки, колдуя над эмбрионом, рыкали над ним, пытаясь передать ему свое видение мира.

Он отодвинул занавеску и вышел. Так он стоял на пороге в течение пяти минут, массивный, как як.

— Я слушал квартет Балдакшана, — сказал он.

Они приблизились. У них появилась дурная привычка простирать к нему руки и цепляться за полоски кожи, которые превратили его в отвратительный мясной куст. Иногда они дергали за них с силой, достаточной, чтобы оторвать одну из полосок. Поскольку, вопреки их просьбам, он отказывался рассказывать им более одного нарраца в день, они пытались компенсировать наррацы лохмотьями. Они завладевали этими кожными водорослями, они обнюхивали его, они его покусывали, убежденные, что именно таким образом они соберут обрывки воспоминаний, которые растворились в бездне времени и слабоумии. Они понимали отличие, которое существовало между отвратительной водорослью и странным наррацем, но так они нашли способ успокаиваться, когда им чего-то не хватало. Вилл Шейдман иногда разрешал им это делать, а иногда нет.

— Не приближайтесь, — приказал он. — Мы слушали «Третью Гольдскую песнь». Среди нас была Соланж Бюд. Мы все находились на берегу, перед топью, восхищаясь во тьме эффектом волнообразного отлива, имевшего желтоватый отсвет. Хлор улетучивался длинными периодами. Возле меня только что околел волк, звали его Батталь Мевлидо.

— Коричневый волк с серым хвостом, очень густым, с бежевым пятном на морде и правой задней лапой, не сгибающейся от пулевого ранения? — спросила Соланж Бюд.

Вилл Шейдман выругался. Он не любил, когда его перебивали во время рассказывания странного нарраца.

— Нет, — сказал он. — В зеленоватом свете хлора он казался скорее рыжим. И он не хромал.

— Значит, это был не Батталь Мевлидо, — пробормотала Соланж Бюд, потом она снова принялась кашлять.

Кругом старухи протягивали руки, чтобы оторвать у Шейдмана кусочки кожи. Соланж Бюд кашляла и кашляла, это было ужасно. Шейдман отступил на шаг.

— Я сказал Батталь Мевлидо, но это был я, — сказал он. — Я дал ему это имя, чтобы не думали, что я все время говорю о себе и никогда о других. Но это был я.

Однажды ночью, когда на авеню Мейерберг было мало машин, Абашеев увидел, как зажглась лампа в большом блоке домов, который находился на углу бульвара Рамбютан, потом она погасла, и следующие ночи он замечал несколько раз присутствие света. Кто-то свил себе гнездо на шестом этаже. Статистически шансов, что то могла быть женщина, было мало, во всяком случае, как минимум один из двух. Поскольку одиночество было Абашееву в тягость, он решил приготовить ужин для своей новой соседки и пойти затем угостить ее.

Абашеев знал рецепты приготовления многих сложных блюд, однако не хватало ингредиентов. Три дня он занимался собиранием составляющих элементов, которые бы позволили ему приготовить задуманное: во-первых, соте из барашка по-монгольски и, во-вторых, зеленное карри из курицы.

Затем он принялся за работу.

Он начал с ягненка. Из-за отсутствия необходимого мяса ему пришлось заменить ягненка и курицу мясом чаек, трупики которых он собрал на береговом откосе Канала. Чайки были тяжелыми, внушительными. Перед зеленоватыми водами Канала он их ощипал и вынул кости.

Сняв остатки кожи, он разделал тушки на маленькие пластинки для соте, на большие кусочки для карри, и он смешал пластинки с маринадом на основе имбиря, чеснока, соевого соуса, кунжутного масла, рисового вина. Он вылил туда ложку крахмала и все перемешал.

Более назойливый, чем запах чеснока и имбиря, запах тухлятины пристал к его рукам. Он энергично намылил ладони. Чайки, которых он разделал, принадлежали к непонятному виду. Они не были обыкновенными чайками, и, во всяком случае, они были дохлыми. Складка под крыльями была тем местом, которое источало наиболее пряный запах, но и остальная тушка сильно пахла. Абашеев снова вымыл руки. Он ненавидел на самом себе затхлость грязной птицы.

Надо было затем расколоть кокосовый орех, чтобы достать оттуда молоко. Абашеев натер на терке мякоть и выжимал ее до тех пор, пока не получилось две чашки жидкости. Он добавил туда два зеленых перца, из которых он вынул зернышки, и отдельно поджарил три горошины красного стручкового перца, три горстки зернышек кориандра, креветочную массу и тмин.

Запах горячих пряностей дымился вокруг него. Абашеев переложил их в ступку и стал медленно толочь вместе с имбирем и чесноком, который у него остался, затем он потушил месиво в масле и затем добавил его в наперченное кокосовое молоко, где уже медленно варились кусочки самой жирной чайки и крылышки самой тощей.

Когда готовишь несколько блюд одновременно, золотое правило соизмерить как следует критический срок изготовления каждого из них, чтобы не принести одно блюдо в жертву другому и иметь всегда во время готовки представление о времени. Ощипывание в последнюю минуту, например, может иметь нехорошие последствия. Абашеев знал это, и он предпочитал разрезать на ломтики и промолоть все необходимое заблаговременно. Воспользовавшись перерывом в своем встревоженном присматривании за кастрюлями, он разрезал луковицы на тоненькие ломтики и бросил в чашку пакетик с зернышками кунжута, которыми он собирался, перед тем как поставить блюда на стол, посыпать соте ягненка. Затем он пошел за зеленым лимоном, который он выжмет в карри в конце приготовления, и положил его рядом.

Затем он помыл посуду, беспорядок стал меньше, вытер ступку, приборы и положил их на место.

Кухня наполнилась ароматами. Испарения креветочной массы, несколько губительно преобладавшие до того, пришли в соответствие с более нежными ароматами, с которыми они соседствовали. Карри должно было скоро быть готовым. Абашеев добавил туда три ложки орехового масла и убавил огонь. Риса в качестве гарнира не предполагалось. Поскольку он не мог донести больше двух емкостей, Абашеев сделал этот выбор. С диетической точки зрения это было обидно, но объективно необходимо.

Абашеев добавил масла в сковородку. Масло затрещало, и он бросил туда лук, который надо было пассеровать перед тем, как начать обжаривать ягненка или его эрзац.

В это время выключили газ.

Очень быстро масло перестало пришептывать.

Абашеев вздрогнул. Перебои газа могли продолжаться несколько дней. Перед ним, по закону термической инерции, продолжало кипеть карри.

Абашеев закрыл газовый кран. Он еще дрожал, но все же не потерял контроля над ситуацией. Он решил изменить меню. С карри из курицы он подаст тартар-бифштекс из чайки. Можно было надеяться, что маринад сделал сырое мясо более ароматным и нежным. Он полил карри соком зеленого лимона, вылил на маринованное мясо еле теплые кусочки лука и зерна кунжута. Оба блюда радовали глаз.