* * *

Нэннэчи Магду и конопатого старшака подвёз до озера на маленьком тракторе матушки Дрызгин внук, не Ваха, другой. Пенелопа помнит: взгляд у Коваля был сумасшедший, а в руках – старый исцарапанный кассетник-радио. Коваль называл его дурацким словом «мафон».

«Вы должны услышать. В городе это из всякого утюга… Мафон у Дрызги в сарае взял, сто лет они его не слушали, записал вот почти с начала. Вы не поверите».

На записи с какой-то музыкальной радиостанции девушка-диджей лёгким натренированным голосом сообщает о сенсационном «взломе чарта» и о новой песне какой-то там таинственной Падмы аккурат после скандального интервью. Песня влетает с ходу в тройку лидеров, бла-бла-бла, слушайте, не забывайте голосовать за любимых исполнителей по номеру такому-то.

И потом происходит песня.

Музыкой она обвита очень скудно.

Глухой монотонный ритм, похожий на биение сердца.

Такое звяканье, будто кто-то притоптывает в такт ногами, закованными в кандалы – странное сравнение, но Пенелопе отчего-то именно это приходит в голову.

И голос. Вначале очаровывающе нежный, а потом – звенящий гневом и болью, заходящийся в ярости.

Голос не похож на женский, не похож и на мужской, он вообще не кажется человеческим.

Даже Пенни-Резаку ясно: это песня для безлунной ночи, и так невыносимо странно слышать её под солнечным светом, да ещё и спетую в человеческих словах.

И Сорах садится рядом со старой Сал, будто разом ослабли крепкие ноги, утыкается лицом бабке в колени и то ли скулит, то ли подпевает по-правски.

И оказывается, многие из Штырь-Ковалей тоже знают правильные слова.

* * *

–Для того чтобы на радио появились такие песни, людской мир, каким мы его знали, должен был сильно подвинуться, с самых основ,– говорит Коваль.– Что же нам дальше делать?

–Могло быть и наоборот,– возражает нэннэчи Магда Ларссон,– появилась в удачное время эта Падма – кем бы она ни была на самом деле – и миру теперь придётся подвинуться. Так тоже иногда бывает.

Тис ни с кем не спорит, всё больше отмалчивается, но Пенелопе кажется: Штыря что-то мучает, и от этого ей делается страшно и хочется выть.

* * *

На третий день к вечеру старшаки отправляют вперёд впробежку Ржавку и Пенни. Скоро пойдут вовсе знакомые Резаку места, ведь именно к той стоянке Виктор Дрейк подгадал её привезти.

–Этим путём – вдоль озёр да по щукиной речке – Штырь-Ковали живут уже шестое лето,– говорит Ржавка.– А прежде того ходили иначе, но места попадались не слишком весёлые…

«С ближней горки наверняка уже будет видна старая гарь,– думает Пенни.– Та самая, откуда Штырь меня гонял».

Она хочет спросить, а чего же это такого весёлого в здешних местах по сравнению с теми, прежними, но тут Ржавка хватает её за руку:

–Тиш-тиш… ох, смотри.

Впереди бредёт какая-то тёмная фигура.

Тащится, спотыкаясь, и безостановочно двигает руками перед собой, будто хочет что-то нашарить возле груди. Мотает головой, ковыляет по кругу. Потом останавливается, словно забывши, куда нужно идти.

–Он больной? Или пьяный? Может, помочь нужно,– произносит Пенни. С такого расстояния чужака должно быть трудно учуять, но в воздухе чувствуется что-то вкрай неправильное. Запах? Смрад…

–Помочь-то нужно,– тихонько соглашается Ржавка,– да мы с тобой тут плохо управимся. Это не болезнь. Это…

Тут тёмный чужак вскидывает голову – услыхал ли? учуял?– и чешет в их сторону, всё тем же нелепым манером. Пенни чувствует, как дыбом встают мелкие волоски вдоль спины, вдоль шеи, на руках.

–Мертварь,– выговаривает Ржавка.

И они бегут прочь что есть силы, словно загорелась под ногами сырая земля.

* * *

–Нам в школе говорили, что их не бывает,– почему-то зубы у Пенни стучат, как от холода.– Нам говорили, это всё сказки. И кино…

–Щас будет нам кино,– вздыхает Коваль. Он точит оселком нелепую длинную железяку, орчий меч, они с Тисом одни из всего клана таскают такие.– Третий, блин, мертварь за шесть лет…– конопатый ругается на орчанском наречии, а молодые костлявые глядят на него во все глаза, как на бога. Но не похоже, чтобы кто-нибудь был чересчур напуган.

–Полвека назад… да не, уже больше – была большая война,– произносит Штырь. Подаёт Ковалю раскуренную самокрутку, пахнущую сухой медовой травой, не в руки подаёт, а прямо к губам, чтобы затянулся.– Началась она среди людей, далеко отсюда. Но пошла, как песня, на все стороны. У нас говорили так: «Орку воевать – как сирене плавать…»

–Как страфилям – под небушком летать…– тихо произносит Дэй.

–…только там стали такие дела твориться…– Штырь тянет с самокрутки густой дым, от которого у Пенелопы чуть слезятся глаза.– вовсе бесчестные.

–И «Анчар»,– говорит Магранх-Череп, скривив рот.

–И «Анчар»,– продолжает Штырь.– А под самый конец кое-где и мертварей повадились подымать. Сперва своих же. Раз за разом. Раз за разом. Не давали помереть честно.

А потом какой-то чародел говняный додумался и чужих обезволить. Свежих. Ещё, считай, тёпленьких. Чтобы возвращались, значит, к своему войску, и там…

–Щучий Молот всякое рассказывал,– кивает Коваль.– он тогда наёмничал, совсем молоденький был.

Пенни даже не хочется спрашивать, за кого наёмничал этот Щучий Молот.

–Здесь,– говорит Штырь,– были большие бои, на этой земле. У людей теперь об этом немногие знают. А мертварей подымать всё-таки очень нечасто отваживались, такое это худое дело, хуже не сразу и выдумаешь. И после почти всех прибрали. Будто их никогда и не было. Сейчас небось расскажи кому – засмеют.

–Ага, блин, я щас сам тут обсмеюсь,– сообщает Коваль, и Штырь снова подносит ему курево.– Кхм. Ну, пойдём, что ли.

–Хочешь – давай я,– предлагает Штырь ровным голосом. Как будто речь идёт о том, кому отмывать извозившуюся в грязи маленькую Шарлотку.

–Пшёл ты, миленький. Легче меня с этим никто не управится.

–Знаю.

–Почему Коваль?..– отваживается спросить Пенни. Она и не ждёт внятного ответа, но Магда Ларссон объясняет:

–Ты ведь знаешь, в человеческих легендах кузнецы часто бывают колдунами. Орки не способны к настоящей магии, и у них всё наоборот: орочий кузнец разрушает чужое колдовство. По крайней мере, они в это верят.

–Не верим – знаем,– возражает Ёна.– Нэннэчи, ты ж сама два раза видела.

–То есть Ковалю легче убить… ту штуку… чем остальным, потому что он всё время возится с железяками?

–Не убить,– поправляет Череп.– Убивали его, небось, уже много раз – то-то он до сих пор мается. А Коваль его отпустит. Ванн-Кхам Щучий Молот хорошо всему научил.