В долине, где личная свобода и индивидуализм являются официальной идеологией, Флойд Уоткинс, казалось бы, должен был найти себе множество друзей. Ведь он принадлежал именно к тому типу людей, которые сделали Запад тем, чем он является ныне... Начав с нуля, он заработал миллионы во Флориде и Калифорнии на крупных рекламных проектах (его компания, проданная за многие миллионы в 1985-м, называлась Transworld Systems). Уоткинс появился здесь, рассчитывая на то же уважительное отношение, которым он пользовался у себя дома в Майами. Все-таки он решил вложить в Эспен несколько миллионов долларов, которые должны будут превратить Эспен в процветающий горнолыжный курорт, так сказать горные Палм Спрингс, в ближайшие десять лет.

... (но) на самом деле, невосприимчивость Уоткинса к традициям Старого Запада в общем, и особенно к этикету долины Вуди Крик в частности сыграли с ним злую шутку. Он укрылся за устрашающим блочным забором, сразу напоминающим о крупных городах, построил массивные помпезные ворота, зацементировал подъезды к ним и стал добиваться асфальтирования местных дорог, чтобы к нему в окна не залетало так много пыли. Хуже того, в местности, где вода ценится наравне с золотом, он распахал бульдозерами ручьи, которые питали поля и скотину его соседей, живущих ниже, и направил русло к газону перед своим домом. Он решил также, невзирая на официальный протрет властей округа, создать искусственные пруды для разведения форели, а затем и построить там базу коммерческой рыбалки.

Позже Томпсон описывал эти и другие перипетии в своей еженедельной колонке для «San Francisco Examiner», предрекая, что в долине вскорости развер­нется настоящая война, длительная междоусобица на уровне Хэтфилда-Маккоя...

Все началось с обычного подросткового вандализма. Как позже рассказывал Флойд Уоткинс, его рабочие как раз заканчивали заливать бетоном новый подъезд к его ранчо Бивер Ран, когда на свежеуложенном, свер­кающем черном покрытии кто-то выдавил надпись: «Пиздуй отсюда, грязный хуй», — а затем раздался ано­нимный телефонный звонок, предупредивший: «Больше никакого бетона в Вуди Крик».Уоткинс сказал, что это стало последней каплей в серии подобных инцидентов. Ранее неизвестные пытались отравить его собаку, стре­ляли по фонарям в его дворе, сносили дорожный знак, указывающий дорогу на Бивис Ран, а также малевали на его воротах надписи вроде «Ферма Форели жирного Флойда».

«Я позвонил в офис шерифа, но там мне сказали, что у них всего двое человек, да и те сейчас заняты, так что они не могут никого прислать, — сказал мне Уоткинс, когда я пришёл справиться о мнении противопо­ложной стороны в этом конфликте. — Тогда я сказал шерифу, что мне ничего не остается, кроме как позабо­титься о своей безопасности самостоятельно».

То, что Уоткинс не шутит, стало ясно в тот вечер, когда Гэйлорд Гении, добродушный бывший журналист, ныне владелец «Таверны Вуди Крик», ехал домой по дороге, проходящей двумя милями выше ранчо Бивис Ран. На своей машине Уоткинс догнал его пикап и вынудил остановиться.

— Он был весь такой гневный и агрессивный, как только дым из ушей не валил от ярости, — вспоминает Гении. — Говорил все о том, что дома у него лежит Узи с инфракрасным прицелом, и он «в состоянии со всеми тут разобраться», а потом оказаться за три тысячи миль отсюда. Очевидно предполагалось, что я донесу это по­слание до остальных.

Генина еще трясло, когда он добрался до дома, позвонил в Таверну и оповестил всех, что Уоткинс слетел с катушек. Никто еще не знал, что Уоткинс собирается провести всю ночь в машине, припаркованной недалеко от его дома, вооруженный до зубов.

Уоткинс вспоминает, что той ночью пятнадцать- двадцать непрерывно сигналящих машин, из которых доносился «злобный смех и улюлюканье», пронеслись мимо его скрытого в кустах джипа с четырехколесным приводом. Около 4-х утра он заснул. Затем, «в 4.30 ме­ня разбудил звук выстрела. Затем раздалось еще четыре выстрела. Сначала я подумал, что это Роберто, парень, который у меня работает, застрелил енота, пробравше­гося в курятник, так что я сразу поехал к дому. По до­роге я слышал еще выстрелов двадцать, явно из авто­матического оружия, и потом еще шесть выстрелов из пистолета. Я понял, что стреляют как раз там, куда я еду. Вдали показались огни джипа Чероки, а может, это был Вагонир. Я погнался за ним, и началась насто­ящая автомобильная погоня в полной темноте». Спустя три мили гонимая Уоткинсом машина чуть сбавила ско­рость и свернула на боковую дорогу, ведущую к ранчо Флаин Дог. Ранчо принадлежало Джорджу Странахану, всеми уважаемому физику, на старости лет переквали­фицировавшемуся в заводчика крупного рогатого ско­та. Он — также совладелец Таверны, самый влиятель­ный житель долины и старый друг Томпсона.

В машине, если верить Уоткинсу, сидело двое чело­век. Девушка сразу побежала к дому Странахана; мужчина-водитель начал выбираться из машины чуть позже.

— Я включил фары и увидел Хантера Томпсона. Я сказал: «Ты чего вообще творишь, Хантер?» В ответ он подошел ко мне, схватил за грудки и сказал: «Мы предупредили тебя: нам тут в Вуди Крик не нужны ни пруды с форелью, ни твой бетон».

Официальная версия, которую Томпсон надиктовывал в «Aspen Times Daily» с моей кухни, несколько отличалась от рассказа Уоткинса. Томпсон отрицал, что стрелял в Уоткинса или в его дом, либо выступал с угрозами в его адрес. Вместо этого он рассказал, что по дороге на ранчо Уоткинса лицом к лицу столкнулся с гигантским дикобразом.

— Вы не смейтесь, — сказал Томпсон репортеру газе­ты Дэйву Прайсу, — вспомните лучше Джимми Карте­ра. Его атаковал дикий болотный кролик-убийца, и Джимми еле-еле отбился веслом. На меня же напал этот огромный дикобраз. Только я перестал смотреть на него, как он тут же напал. Ничего не оставалось, кроме как палить прямо в него.

Дикобраз, между тем, так и не был найден.

Томпсон даже не упоминает о стычке между ним и Уоткинсом у ворот ранчо Флаин Дог. Напротив, он утверждает, что является мастером дипломатии, и повел в этой ситуации, как единственный возможный друг Уоткинса.

— Я даже предложил ему допить мою последнюю банку пива и пригласил в тот же день зайти ко мне по­смотреть по телеку футбол, — говорит он.

Однако Уоткинс предпочел отправиться домой, позвонить шерифу Бобу Браудису, и потребовать ареста Томпсона за «все на свете, начиная с убийств семейки Мэнсона и заканчивая стрельбой в его мулов», как выразился сам «обвиняемый».

Это было явным преувеличением. Однако Мак Майерс, помощник окружного прокурора, чей офис начал расследование этого инцидента, едва-едва не аресто­вал Томпсона по обвинению в стрельбе из автоматиче­ского оружия. Все закончилось благополучно только потому, что он не смог доказать, из какого именно оружия велась стрельба. У Томпсона оказалось разре­шения на неисправный автомат, а когда его попросили предъявить оружие для экспертизы, он достал совер­шенно непригодное ружье, завернутое в тряпку с кус­ками какой-то отвратительной ядовитой массы. Его состояние не позволило провести баллистическую экс­пертизу.

Спустя три дня после стрельбы, когда в офисе ок­ружного прокурора спорили, выдвигать обвинения про­тив Томпсона или нет, на Уоткинса посыпались напас­ти. Садки, в которых он три года выращивал отборную форель, стали серебрянными от животов всплывших рыб. Более чем шесть сотен рыбин, некоторых из кото­рых весили но восемь килограмм, отправились на тот свет. Воду отравили под покровом ночи, и Уоткинс не­медленно обвинил своих соседей в потраве и примене­нии против него «террористической тактики». Он сказал также, что даже если местным не по душе его вкусы и стиль жизни, он не позволит себя запугать. Главный дом его огромного поместья, в строительство которого вложено много миллионов долларов, добавил Уоткинс, будет достраиваться еще два года, но будь он проклят, если позволит себя запугать до того, что его сгонят с собственной земли. «Ничего, меня это только раззадо­рило, — сказал он репортерам и предупредил, что соби­рается нанять вооруженных охранников. — Если потре­буется, — добавил он, — я выставлю охранников вдоль всей дороги. Я могу себе это позволить».