В заготовщики я попал естественным образом. Увидел свою фамилию в расписании. Так получалось, что раз в неделю каждый из нас попадал на дежурства. Заготовщики в столовой — лишь один вид дежурства, другой — дежурный по пищёвке, то есть в пищевой комнате, еще один вид — дежурный по отряду. Тщательно вычерченные руками Карлаша расписания дежурств висят у нас в коридоре на стене у пищёвки.

Что должен делать заготовщик? Их обычно три-четыре, но могут привлекать и помощников. Старшим заготовщиком был зэк дядя Вася, пожилой мужик, он освободился дней на десять раньше меня. Заготовщики отправляются в столовую минут за 15–20 до выхода туда же отряда и должны к его приходу (и в короткий промежуток между тем временем, когда из-за железных столов встанет другой отряд, предшествующий нам, и временем, когда уборщики очистят столы от крошек и отходов) поставить на стол бачки с едой и плошки. На завтрак к этому ассортименту железных посуд добавляются еще и чайники, по одному на стол. Еще к завтраку дается одна на стол плошка сваренной прямо с костями и кожей мелкой рыбы. Ну и, конечно, вечная каша: сечка, перловая — самые простые русские каши самого низкого качества ест колония каждый день три раза. По цвету каши эти похожи на блевотину. Они омываются пеной некоего жира, состав которого я так и не разгадал. В течение времени поедания, а оно, поедание, я думаю, занимает у нас в среднем 7–10 минут, каша успевает застыть в глиняный холодец. Ну, окаменеть она не успевает, потому что редкий зэка оставит кашу не съеденной, с отвращением, но все же съест. Чай наш — едва-едва подслащенное пойло. Это единственный прием заключенным сахара за день. Передавать сахар в колонию запрещено, можно передать конфеты. Якобы, если передавать нам сахар, мы станем ставить из сахара и хлеба, сбереженного нами в столовой, бражку. Возможно, когда-то такой случай имел место, была когда-то годы тому назад обнаружена в бутылках поставленная зэками бражка, но это точно было так давно, в какие-то времена Навуходоносора, что нет ни одного зэка в колонии, который бы присутствовал при этом чрезвычайном происшествии. Ни одного очевидца. Есть другое объяснение, почему нам не дают сахара: лишенные сахара зэковские мозги менее изобретательны, и без сахара у человека убавляется энергии. Энергичные не нужны колонии, нужны полусонные роботы. Впрочем, Хозяин и его офицеры утверждают, что сахара мы получаем достаточно; на стене над окошками, откуда мы получаем хлеб и куда сдаем грязную посуду, висят нормативы нашей пищи. Якобы нам столько сахара и требуется. В действительности лучший подарок от зэка зэку — конфета, пусть и жалкий квадратик леденца: зеленый, желтый, купоросовый.

Так вот, ведомые заготовщиком дядей Васей, мы, построившись, как гвардейцы, ждем у столовой и дрожим от нетерпения. Вместе с другими заготовщиками других отрядов. Нас только что назвали по радио: «Заготовщикам 3-го, 5-го, 7-го, 11-го, 13-го отрядов явиться в столовую». И мы явились. Разводящий офицер даст нам сигнал врываться, как только встанет с мест отряд, который заправляется пищей на тех столах, где будем сидеть мы. Вот он дает нам сигнал, и мы влетаем. Мы с дядей Васей бежим прямо к окну, где выдают чаи и каши. Двое других наших бегут один за хлебом, другой за плошками. У нас сегодня девяносто четыре едока. Потому мы должны взять девять больших бачков с кашей и один мелкий на четыре порции и десять чайников. Расставляем бачки и чайники по столам, с которых дежурные по столовой особыми щетками сметают остатки пищи и крошки. Бачки горячие, аж раскаленные. Повара, выставляющие их на подоконник окна, оспаривают нас и пытаются выдать бачки другому отряду. Возможно, с этим отрядом у них приятельские отношения. Лучший рецепт, как против этого бороться, — хватать не свои бачки и тащить на наши столы, притворяясь идиотами. Что мы и делаем.

Наконец, всё на столах. Появляется наш отряд. Мы, заготовщики, должны съесть свою пайку быстрее всех, чтобы начать убирать со столов, пока все еще сидят. Я вскакиваю вместе с дядей Васей и, ухватив пару бачков, повесив чайник на кисть руки, пулей волоку все это в посудомоечное окно, где полуголые пацаны плавают в клубах пара, как ангелы.

— Да не сбивайся с ног, старый, — советует мне посудомойщик. — Успеешь.

Я не обижаюсь на «старый». Оно не имеет обидного возрастного смысла, это как приметный знак. Седые волосы, значит, «старый».

Офицеры, стоящие кучкой в центре столовой, подозрительно смотрят, как я мотаюсь по залу. Еще одна пробежка, сбор посуды и обратно к окнам посудомойщиков. Движение осложняется еще и тем, что зал не находится в состоянии покоя, отряды входят и выходят, зэки бурлят, приходится продираться сквозь зэков.

Два наших помощника заготовщика Дьяков и Остров успевают сожрать всю липкую кашу, какую могут. Дело в том, что заготовщиков назначают двоих на день плюс дядя Вася — начальник заготовщиков. А эти Дьяков и Остров — добровольцы-помощники. У них привилегия — пожирать лишнюю кашу, какая остается. Дядя Вася объясняет, что оба, как удавы, слабы на кишку. Дьяков может один бачок каши умять, то есть десять порций, утверждает дядя Вася. Сегодня удавам повезло, потому что вместо бачка на четверых мы уперли бачок на десятерых. Правда, хлеба им не хватило, и они просили у меня разрешения доесть мой. У меня оставался хлеб. Оба удава худые. Мы выходим, заготовщики вместе с отрядом.

Мы шагаем в колонне позади всех, я и Вася тащим бачок с питьевой водой. Бачок нам наполнили повара. Бачок у нас стоит в туалете, там, где мы умываемся, в углу. Бачок режет руки своими железными острыми ручками.

Солнце жжет после дождя, идущие впереди обрызгивают нам штанины, дежурные по территории зэки рассерженно сгребают дождевую воду прямо у нас из-под ног, от асфальта подымается пар, на наших самых прекрасных в мире розах капли дождя. «Шаг!» — орет Али-Паша, похожий на слона. Все это называется наказание. Все это называется триумф метафизики. Да-да, все эти каши, зверомордые офицеры, постноликие зэки, измученные глаза, народные лица, ложки, торчащие из нагрудных карманов, низкосрезанная щетина зэковских голов, синее неземное атмосферное небо, может быть, собравшееся из наших слез, все это — торжество зафизического мира, нефизического мира. Это восторг его и его упоение, ибо физическое преодолено в колонии номер тринадцать. Мы воспарили над Человеком здесь, мы преодолели (ну да, вынужденно, не желая этого), преодолели все человеческое.

«Шаг!» — кричит Али-Паша. И бормочет ругательство. И зэковские ноги с восторгом бьют в подержанный асфальт. Бум-бум-бац! Бум-бум-бац! И зэковские ноги с восторгом бьют. Мы пойдем туда, не знаем куда, уйдем в сияющее небо заволжских степей. Уйдем туда, куда поведут нас Хозяин и офицеры. Мы уйдем в небо к Хозяину всех Хозяев: бум-бум-бац! Бум-бум-бац! Экстаз. Идем туда, не знаем куда, чтобы принести или отнести то, не знаем что. Идем, чтобы идти. Маршируем, чтобы не останавливаться. И бачок качается в наших руках.

В другой раз я был дежурным по отряду вместе с Акопяном. Хотя я подозревал его в том, что он настучал на меня еще в первые дни моего пребывания в 13-м отряде и что это он виновен в моем переводе в 16-й отряд, я все же не был уверен в его виновности. Да если бы и был, что, я мог отказаться дежурить с ним? Не мог. В определенном смысле он вполне неплохой парень. Он рассказывает о себе, что был боевиком в конфликте в Нагорном Карабахе. Сидит он, однако, по статье 162-й за разбой. И досиживает свои восемь лет. Неизвестно, был ли он боевиком и был ли именно в Карабахе, но он точно «весьма», как любят говорить русские, «весьма» осведомлен в различных видах и стрелкового, и легкого полевого вооружения. Разбирается в видах гранатометов и минометов. Об оружии он охотно болтает, но, будучи уже ученым, я его разговоры не поддерживаю. Неразумно поддерживать его такие разговоры мне, человеку, осужденному по статье 222-й, как раз за покупку автоматов и взрывчатых веществ.