это наказание в будущей жизни. Чувство справедливости, так сказать, преследует преступление и в загробной жизни, как бы бесполезно ни было его приложение для исправления людей, ибо последние не могут в таком случае ни узнать, ни оценить его. Но мы верим, что небесное правосудие отомстит и по ту сторону жизни за обиды, так часто безнаказанно наносимые здесь вдовам и сиротам. Всеми религиями, всеми когда-либо существовавшими верованиями непременно признается существование ада и рая: первый предназначается для наказания злодеев, второй – для вознаграждения справедливых.

Отдел III. О влиянии случая на чувство одобрения или неодобрения поступка

Введение

Для того чтобы узнать, заслуживает ли какой-либо поступок похвалы или порицания, прежде всего мы должны узнать намерение и чувство, которые его вызвали, затем внешнее или вещественное выражение этого чувства и, наконец, благотворный или гибельный результат, непосредственно последовавший за поступком. Эти три обстоятельства определяют природу всякого поступка, заключают в себе все его условия и составляют основу всех качеств, по которым мы можем судить о нем.

Последние два обстоятельства, очевидно, не могут быть поводом ни для похвалы, ни для порицания: против этого никто никогда не спорил. Движения тела часто суть одни и те же как в самых невинных действиях, так и в самых преступных. Человек делает одно и то же, когда он стреляет в птицу и когда он стреляет в человека. Чтобы смертельно поразить как птицу, так и человека, достаточно одного и того же слабого движения, чтобы спустить курок. Последствия, вытекающие из какого-либо действия, быть может, еще менее заслуживают похвалы или порицания, чем внешние движения, которые сопровождают действие. Так как последствия эти почти всегда зависят от случая, а не от человека, то они и не могут служить основанием для нашего мнения о его характере и о его поступках.

Единственные последствия, за которые он может отвечать, за которые он может заслужить похвалу или порицание, суть те, которые заключались в его намерении и в его желании, – словом, те, которые очевидно вытекают из какого-либо доброго или злого качества его сердца. Итак, с точки зрения окончательного результата намерение, движение сердца побуждают нас к оправданию или порицанию, к одобрению или осуждению поступка в том, что касается его законности или незаконности, его пользы или вреда.

Никто на станет оспаривать этой истины, представленной в такой отвлеченной и общей форме. Сама по себе она очевидно справедлива и принимается без возражений. Всякий согласится, что каковы бы ни были непредвиденные и случайные последствия какого-либо действия, если намерения и побуждения человека были, с одной стороны, добрые и великодушные, а с другой стороны, злые и недоброжелательные, то достоинства поступка всегда одинаковы и что поэтому он сохраняет право на благодарность или на порицание.

Как бы, впрочем, справедлива ни казалась нам эта истина в теоретическом отношении, тем не менее в действительности – в приложении к отдельным случаям – мы находим, что последствия какого-либо действия почти всегда определяют наше мнение о поступке и, по крайней мере, усиливают или ослабляют наше чувство его одобрения или неодобрения: если бы мы разобрали наше мнение, руководствуясь только приведенными теоретическими соображениями, то мы нашли бы, что оно никогда не основывается на них, хотя все мы признаем, что так должно было бы быть.

Я постараюсь разъяснить это странное явление, это противоречие в наших суждениях, противоречие, которое всеми чувствуется, но в котором никто не хочет сознаться и на которое так редко обращают внимание: я рассмотрю сначала его причины и, так сказать, тот механизм, которым природа вызывает его в нас, затем я разберу его последствия и их значение и, наконец, то, к чему все это клонится или в чем состоит цель, указанная ему Творцом природы.

Глава I. О причинах такого влияния случая

Причины удовольствия или страдания, какова бы ни была их природа и как бы они ни действовали, непосредственно вызывают благодарность или негодование во всех живых существах. Оба эти чувства возбуждаются как одушевленными существами, так и неодушевленными предметами. Мы сердимся некоторое время на камень, поранивший нас: ребенок бьет его, собака грызет, рассердившийся человек награждает его проклятием. Достаточно, правда, самого небольшого размышления для исправления первого впечатления: мы вскоре признаем, что предмет, лишенный чувствительности, не может быть предметом злобы; тем не менее если испытываемое страдание сильно, то предмет, причинивший его, становится нам ненавистен, нам приятно сжечь или уничтожить его. Таким же точно образом мы относимся и к бездушному предмету, который оказывается случайной причиной гибели нашего друга; мы даже считали бы себя до некоторой степени виновными в бесчувственности, если бы не выказали такой нелепой мести.

Мы ощущаем также род благодарности к неодушевленным предметам, доставлявшим нам живые и частые удовольствия. Матрос, благополучно достигший берега и разжигающий костер доской, на которой он спасся от кораблекрушения, представляется нам виновным в противоестественном поступке; напротив, мы ожидаем, что он сохранит с заботливостью и признательностью этот обломок как милое и дорогое воспоминание. Человек привыкает к табакерке, к перочинному ножу, к трости, которые долго служили ему, и мало-помалу вырабатывает настоящую привязанность к этим предметам. Если он сломает или потеряет их, то сожаление его вовсе не соответствует их действительной стоимости. Дом, в котором мы жили долгое время, деревья, зелень и тень которых очаровывали нас продолжительное время, вызывают в нас чувство уважения, каким мы бываем проникнуты к нашим благодетелям. Разорение дома, гибель деревьев наполняют нашу душу скорбью, хотя бы мы и не терпели от этого никакого действительного вреда. Дриады и Лары древних, гении-хранители лесов и жилищ, вероятно, обязаны были своим существованием чувству привязанности, внушаемому такого рода предметами: если бы последние не вызывали к себе подобного чувства, то они и не смогли бы быть предметом обожания для суеверного человечества.

Итак, чтобы какая-либо причина страдания или удовольствия могла быть естественным предметом благодарности или негодования, для этого необходимо, чтобы и сама