вцепляюсь ей в шею и сжимаю изо всех сил, а в следующее раздаются крики и стук в дверь, которую она забаррикадировала. Я уже готова закричать от радости, что кто-то нашел нас, когда она берет верх, и я падаю с ее спины. Мое тело плывет по воздуху, а желудок сжимается, когда флуоресцентные лампы размываются вокруг меня. Я вижу, как край стола приближается ко мне, когда я плыву к земле, но не могу остановить это. Единственное, что я чувствую, это ослепляющую, ошеломляющую боль, а потом меня поглощает темнота.

Глава 9

Баз

После двух недель ожидания, дней и бесконечных ночей без сна я, наконец, внёс два миллиона на финансирование, и это был мой билет в больницу. Несмотря на то, что мы знали, где она, я не был ее семьей, поэтому не мог навещать ее. У меня не было никаких причин, чтобы больница приветствовала меня, поэтому я купил свой путь.

В ту же секунду, как мы подъезжаем к зданию больницы, мое лицо становится кислым. Оно неплохое, что касается удобств, но и не очень хорошое, и мысль о том, что она пробудет здесь в течение скромного количества времени, не устраивает меня. Несмотря на все дерьмовые вещи, которые она сделала, ей здесь не место.

Напа Вэлли известна многим, но как хорошее психиатрическое учреждение? Черт, нет. Я провел свое исследование и нашел больше ужасных историй из этого места, чем хороших. Вот в чем дело с этими государственными программами. Если у вас нет денег на хороший уход, вы застрянете на том, что все остальные смогут позволить себе все, что угодно, и, похоже, именно это произошло с Маккензи. Это сводит меня с ума. Что родители позволяют ей оставаться здесь, не опасаясь за ее безопасность.

Снаружи здание выглядит старым и устаревшим, очевидно, за зданием скрывается история архитектуры. Это четырехэтажный готический объект с инфраструктурой старого света. Внутри он гораздо более модернизирован, чем снаружи, с помощью полусовременных технологий для поддержки большой больничной инфраструктуры. Хотя мысль о том, что она здесь, внутри, все еще не укладывается у меня в голове.

Больница штата Напа не принимает добровольные госпитализации, что означает, что каждый человек, находящийся в этом здании вместе с Маккензи, либо не способен предстать перед судом, либо преступник с психическим расстройством, либо отправлены сюда по причине невменяемости.

Чем больше я оглядываюсь по сторонам, тем больше чувствую, как поднимается мой гнев. Приходится сделать паузу и покорно напомнить себе, что она больше не моя проблема. Я здесь не поэтому. Я здесь за ответами. Чтобы убедиться, что с ней все в порядке, ради собственного спокойствия и выяснить, какого хрена она сделала то, что сделала. Какова была ее конечная цель? Увидеть, как мы все сгнием за решеткой? Или это было что-то гораздо более зловещее?

Я обхожу тяжелые деревянные входные двери, которые ведут в коридор. С мягкими стенами и еще худшим полом коридор ведет к раздвижным стеклянным дверям, которые, как я могу только предположить, не дают пациентам так легко сбежать. Раздвижные стеклянные двери открываются в стерильный вестибюль с патрулирующей охраной и кем-то, кто работает за стойкой регистрации. Я называю свое имя, и мне приказывают расписаться и поставить дату моего визита в журнале, прежде чем меня впустят.

Как только я, оказываюсь в самом сердце здании, то окидываю взглядом пространство и психически больных вокруг. Группа из них смотрит телевизор, в то время как другая группа сидит за столом и играет в карты. Это буквально то, что вы ожидаете увидеть в психиатрической больнице. Именно так это и показывается в фильмах, где пациенты ходят, разговаривают сами с собой и с другими, собираясь в группы, украдкой бросая параноидальные взгляды через плечо.

Я принимаю все это спокойно, обшариваю лица пациентов, ищу Маккензи, но ее нигде нет.

— Мистер Кинг. Вы пришли.

Я поворачиваюсь на звук, сохраняя бесстрастное выражение лица. В ее тоне безошибочно угадывается легкая враждебность, скрытая фальшивой ноткой согласия. Женщина, с которой я имел неудовольствие постоянно спорить по телефону, выглядит именно так, как я и ожидал. В очках в квадратной оправе и с седыми волосами, собранными в гладкий пучок, с выражением полной серьезности.

— Я только что пожертвовал два миллиона на ваше заведение. Вы действительно думали, что я не приду?

Она улыбается, но это больше похоже на гримасу.

— Конечно. Следуйте за мной в мой кабинет.

Мы идем по освещенным флуоресцентными лампами коридорам, и всю дорогу я ищу Маккензи. Я не знаю, где она и где ее держат, но доктор Астер ясно дала понять по телефону, что не может делиться подробностями своих пациентов, поскольку это привилегия клиента и пациента, поэтому я решил приехать. Кроме того, что Маккензи действительно жива, я больше ничего не знаю ни о ней, ни о ее состоянии. Я понятия не имею, какие у них основания держать ее здесь. Она дала показания в полиции. Единственное, что я могу думать, это то, что она играет роль сумасшедшей, чтобы не попасть в беду после аварии и взлома дома Зака.

Как только мы устраиваемся в ее кабинете, я прижимаю ладони к коленям и наклоняюсь вперед. Этот шаг пугает ее, особенно с моим телосложением. Она не съеживается, как большинство других, но я все равно вижу напряжение в ее челюсти. Ей не нравится, что я утверждаю свое господство над ней в ее пространстве. Я почти ухмыляюсь, чувствуя, как меня это возбуждает.

— Где она?

Она усмехается, поправляя очки на переносице.

— Мистер Кинг, я не могу сообщать вам о своих пациентах. Вы не ее семья, вы никоим образом не отвечаете за ее статус опекуна, и не входите в список ее одобренных посетителей.

Моя улыбка становится уродливой. Я вижу это в отражении ее очков. Она съеживается, но не так, как обычные люди. Она видела слишком много сумасшедших в своей работе, чтобы позволить другим знать, когда ей страшно или некомфортно, как сейчас. Это едва уловимое движение, то, как она опускается назад, держась на безопасном расстоянии.

— Вы расскажете мне то, что я хочу услышать. И позволите мне увидеть ее. Мне плевать, противоречит это вашей политике или нет. Знаете ли вы, как легко было бы мне растоптать вас? — спрашиваю я, стараясь говорить тихо и ровно.

Нет никакой необходимости злиться или показывать слишком многого, не тогда, когда она знает, что я прав.

Ее губы