черный, и теперь они не были заплетены в косу, как раньше – они обрамляли ее изумительное лицо и были такие лохматые, что она стала похожа на безумную цыганку. Она больше не напоминала фарфоровую статуэтку. И одета она была совсем иначе, не как маленькая аккуратненькая дрезденская домохозяйка. Теперь она была вычурно современной: без лифчика, в черной футболке и блеклых джинсах с прорезью на одном колене.

С первой секунды мне показалось, что она какая-то обеспокоенная, но мысли у меня были в тумане из-за температуры, поэтому я не совсем понимал, реальность ли это или просто мое странное восприятие. Ну померещилось, может. Она быстро схватила меня за плечо, ринулась вперед и чмокнула меня в щеку. Затем она как-то странно и звонко рассмеялась.

– Только погляди, какой ты стал большой! Какой взрослый мальчик.

Она развивала дальше эту тему, пока мы шли в основной зал. Говорила о том, как я вырос, что помнит меня совсем маленьким, что я боялся темноты и она сидела рядом со мной на кровати, успокаивала. Все это она рассказывала громко и быстро, словно скороговорку. Этот разговор принижал меня, она говорила со мной, как с маленьким – как тогда, когда мне было лет двенадцать, а ей четырнадцать. Она была молодой девушкой, слишком серьезной и взрослой, так что я просто не мог тогда о ней мечтать. И, разумеется, этот разговор уничтожил все надежды о новом поцелуе. Не знаю, может, этого она и добивалась.

Она продолжала говорить об этом, когда наливала мне бокал вина, когда мы сидели рядом на стареньком продавленном диване в гостиной, когда мы пили, а я смотрел ей в глаза, пытаясь найти в ней ту девушку, которую когда-то любил.

С каждым глотком вина мир вокруг меня становился более странным и расплывчатым. Предметы вокруг закрутились в какой-то импрессионистский вихрь. Обеденный стол, свечи, три накрытых места. Дешевая старая мебель. Ни одного рождественского украшения. Ни одного. Только плакаты на стенах да картины с выставок – и все такие мрачные, пугающие, жестокие, но удивительно реалистичные. Лев вгрызается в спину лошади с дикими глазами. Смерть сидит на постели девы, и это похоже на насмешку над Благовещением. Рыцарь в долине, кишащей монстрами. Образы, кажется, напали на мои чувства, точно безумец, который выкрикивает мне в лицо свои бредни. И пока Шарлотта все болтала и болтала без умолку: “Помню, как ты сиял, когда открывал ту миленькую маленькую игру в бейсбол!” Я спрашивал себя: “Почему тут накрыто три места? Почему три?”

Вскоре явился ответ. Не знаю точно, сколько мы просидели, но, наверное, немного – минут пятнадцать. Я выпил примерно половину бокала, и этого оказалось достаточно, чтобы вино перемешалось с лекарствами и вся эта картина – комната, плакаты, эта странная новая Шарлотта с цыганской прической, звонким смехом и безудержной болтовней – превратилась для меня в нечто фантасмагоричное.

И вдруг я услышал, как открылась входная дверь.

Шарлотта вскочила и вскрикнула:

– О! Эдди пришел!

То, как она это сказала – или я просто так услышал, – было похоже на дикий, ликующий вопль какой-то горной ведьмы, которая только что вызывала из-под земли демона.

– Эдди пришел!

Вдобавок ко всему я услышал скрежетание когтей, а когда, покачиваясь, встал с дивана, чтобы поприветствовать этого черт знает кого, в комнату ворвались два добермана размером с автомобиль.

Как только они меня заметили, тут же издали гортанный вой и залаяли. Они кинулись ко мне, и я отшатнулся в диком ужасе. Они загнали меня к стене. И я замер на месте, пока они пускали слюни, рычали, скалились, жадно осматривая меня своими злющими глазами.

А затем пришел Эдди.

Он был маленький, где-то под метр семьдесят ростом. И это в его тридцать лет. Сложен он был странно. Ноги худые, а бедра в два раза шире, поэтому он ходил вразвалочку. Широченные плечи и гигантские, мощные руки, почти как у чудовища. Он показался мне до того странным, что, возможно, при обычных обстоятельствах я бы посочувствовал ему, разделил бы его чувства. Может, дело как раз в температуре и ревности, из-за которых я тут же к нему охладел. Но я так не думаю. Что-то в нем было такое… Что-то было в его злобных глазах, которыми он смотрел из-под редеющих развевающихся светлых волос, в его слишком радостной улыбке. Я был как в тумане, и его вид мне напомнил иллюстрацию в моей детской немецкой книжке со сказками: злобный тролль, который ухмыляется в глубине леса.

А он правда ухмылялся, глядя на меня, пока я стоял неподвижно у стены, куда меня загнали собаки. Думаю, он с ними отлично ладит.

И вот Шарлотта вскочила с места, чтобы его поприветствовать. Он опустил одну руку на ее ягодицы, как будто то была талия, и она спряталась лицом в облаке его волос, нежно ткнувшись в него носом.

Кажется, им обоим вообще не было дела до моего непростого положения. Собаки зловеще рычали. Мое сердце бешено колотилось от страха. Шарлотта, кажется, вообще всего этого не замечала.

Она только нежно сказала:

– Кэмерон, это Эдди. Мой парень.

В этот момент Эдди наконец увидел, что происходит. Он как бы ненароком прикрикнул своим низким голосом:

– Доннер! Локи! Фу!

Собаки непонимающе глянули на него, будто надеясь, что они неправильно услышали, а на самом деле он приказал им разорвать меня в клочья.

Но он повторил:

– Фу! Лежать!

Они неохотно затихли и улеглись на пол, на всякий случай не сводя с меня своего яростного взгляда.

– Приятно познакомиться, – сказал Эдди, как мне показалось, демоническим злым голосом. – Шарлотта много рассказывала про своего маленького дружка.

Своего маленького дружка. Теперь и он завел эту шарманку.

И все это – лишь вступление! Ночной кошмар перед ночным кошмаром. Вскоре мы втроем уселись за стол: Эдди-мой-парень сидел во главе стола, Шарлотта с обожанием пожирала его взглядом, а я сидел между ними. Адские собаки тем временем рыскали между наших ног, то ли надеясь получить объедки, то ли ожидая команды вцепиться мне в пах и прогрызть себе путь к моему горлу.

И не забывайте, что все это происходило, пока я был в лихорадочном, похожем на сон тумане, который лишь сильнее сгущался по мере того, как я пил вино и заедал его дешевыми макаронами. Шарлотта все продолжала верещать и хохотать, вспоминая меня маленького и Рождество, воспоминания о котором сами по себе казались сном во сне. А Эдди – точнее, Эдди-мой-парень – время от времени вставлял какую-нибудь теоретически