Это дело Микеланджело не хотел доверять никому: ни выбор камня, ни его обтесывание, ни предварительное завершение колонн на месте с целью уменьшения транспортных расходов. Поэтому в Карраре он провел больше года, пока в феврале 1518 года вдруг не был вызван письмом кардинала Джулио де Медичи, который открыто обвинил его в том, что он «куплен» каррарцами. В письме говорилось:

«У нас появились подозрения, что вы строите отношения с каррарцами, следуя личному интересу, а посему не желаете даже рассматривать цену продукции карьеров Пьетрасанты Но его святейшество желает, чтобы для работы использовался мрамор, добытый именно в Пьетрасанта, а не в каких-либо других местах»150.

Микеланджело, конечно же, был личным другом маркиза де Альбериго, владельца Каррары. Но проблема была совсем не в этом: просто не существовало дорог, чтобы проехать в Пьетрасанту!

– Достаточно открыть одну, – сухо сказал кардинал Джулио.

Но на этом сложности не закончились, а стали следовать одна за другой. Прежде всего, маркиз де Альбериго отказался отдать мрамор, уже добытый в его карьерах. Дорога до Пьетрасанты, ставшей конкурентом Каррары, была кое-как построена, но добыча там шла с бесконечными трудностями, а баржи с мрамором не доходили до Флоренции. Владельцы каменоломен и речники поддерживали друг друга. Это было сговор для поддержания монополии.

«Каррарцы подкупили всех владельцев судов. Я должен ехать в Пизу Барки, которые я зафрахтовал в Пизе, так и не пришли. Меня одурачили – вот так идут мои дела. О, будь тысячу раз проклят тот день и час, когда я уехал из Каррары! В этом причина моего разорения»151, – писал Микеланджело своему слуге и другу Пьетро Урбино весной 1518 года.

10 марта 1520 года кардинал Джулио пригласил Микеланджело во дворец Медичи. Атмосфера была грустной, они встретились на выходе из часовни, где кардинал проводил поминальную мессу в первую годовщину смерти юного Лоренцо Урбинского152, который скончался через три года после своего кузена Джулиано Немурского. В роду Медичи не было больше законного потомка, который мог бы его представлять.

Лицо кардинала было неподвижно, от голоса веяло холодом. Его длинный силуэт величественно выделялся на фоне безлюдной в тот момент паперти:

– Я должен осуществлять управление во Флоренции, и каждая минута моего времени стоит очень дорого. Поэтому в двух словах: его святейшество принял решение расторгнуть контракт на фасад церкви Сан-Лоренцо.

Сказав это, кардинал резко повернулся и ушел, и целая толпа придворных, устремившихся за ним, помешала Микеланджело догнать его и продолжить разговор.

О боже! Столько времени потеряно впустую! Преемники Юлия II просто решили добить скульптора!

Тем не менее в одном из своих писем Микеланджело написал:

«Я не имею претензий к папе за три года, потерянные мною здесь. Я не говорю ему, что я разорился на этой церкви Сан-Лоренцо. Я не говорю и про страшное оскорбление Это можно резюмировать следующим образом: папа Лев забирает карьер с обтесанными глыбами. У меня остаются лишь карманные деньги, пятьсот дукатов, но мне возвращают мою свободу»153.

В результате Микеланджело вернулся в свое флорентийское жилище, ненавидя сам себя. Потом он без всякого видимого интереса изготовил мрачного «Христа, несущего крест» для римского банкира Метелло Вари. Потом сделал еще что-то. У него к тому времени оставалось всего двести дукатов. А еще дамокловым мечом висела эта гробница, за которую ему в свое время заплатили аванс. Как утверждает Марсель Брион, у Микеланджело «желание отдать дань высочайшего уважения памяти Юлия II соединялось с честолюбивым стремлением сделать это надгробие колоссальным произведением его мечты. Оно должно было связать два имени: Микеланджело и Юлия II»154.

Бывают же такие капризы судьбы!..

Микеланджело отказался от каких-либо визитов. Он закрылся у себя дома, не желая никого видеть. А через некоторое время папа Лев X и кардинал Джулио передали Микеланджело через его друга-флорентийца Сальвиати заказ: речь шла о погребальной часовне Медичи, а точнее – об украшении скульптурами двух гробниц, в которых покоились останки Лоренцо Великолепного и его брата Джулиано.

Микеланджело сопротивлялся в течение нескольких недель. Как пишет Надин Сотель, «он думал о своем долге перед папой Юлием II, о своем долге перед Лоренцо Великолепным, он дрожал от страха от одной мысли о выступлении против наследников делла Ровере. и он кончил тем, что согласился»155.

Смерть Рафаэля 6 апреля 1520 года, всего девять дней спустя после празднования тридцатисемилетия художника, вразумила Микеланджело.

«Мы не любили друг друга, – думал он, – и все же. Он сам испепелил себя как метеор: за пять последних лет он расписал Ватиканские лоджии и виллу Фарнезина, начал строительство виллы Мадама, участвовал в сооружении собора Святого Петра, основал самую престижную школу в Италии».

В самом деле, Рафаэль брался за все. И он был очень талантлив. Но Микеланджело считал его своим учеником. Он говорил о Рафаэле так: «Все, что он имел в искусстве, он получил от меня»156.

А еще молодой художник был очень дерзким и неблагодарным. Однажды в Риме, встретив Рафаэля, окруженного учениками и почитателями, Микеланджело съязвил:

– Ты – как полководец со свитой!

И в ответ он получил:

– А ты, как всегда, в одиночестве, словно палач!

Этот наглец Рафаэль никого не считал себе равным.

В одной из биографий Микеланджело написано:

«Скульптор попытался сопоставить кратковременность пребывания на этом свете и постоянную борьбу, как у Лаокоона, против сил смерти, противостоящих «подлинной» жизни. Вот только где она, эта подлинная жизнь? Склонить ли голову перед упрямыми преемниками покойного папы? Или принять новый заказ?»157

В любом случае возражать было бесполезно. К тому же в последний момент папа Лев X добавил к заказу две дополнительные гробницы: для Джулиано, герцога Немурского, и для Лоренцо, герцога Урбинского. Кстати сказать, Микеланджело, не имея достаточно времени, лишь их и успел сделать. Он рисовал в течение нескольких месяцев, до осени 1521 года. Начал он с саркофага герцога Джулиано, где задумывались две аллегории, «День» и «Ночь»; на саркофаге герцога Лоренцо должны были расположиться две другие символические фигуры – «Утро» и «Вечер». А в ниши над гробницами Микеланджело решил поместить статуи в натуральную величину (конечно, сильно идеализированные) юного Джулиано как символ активной жизни и его кузена Лоренцо как символ жизни созерцательной. Оба должны были смотреть на «Мадонну с младенцем» на противоположной стене.