Сергей Игнатьев

Птичка

У проходной нашего «ящика» курил, притоптывая, чтобы согреться, Кулигин. Горбился, кутаясь в офицерский бушлат-«флору», хлюпал носом. Нервно затягивался, пускал дым куда-то себе в подбородок, в поднятый воротник.

– Хрен ли опаздываешь? – бросил мне вместо приветствия.

Я не ответил. Поздоровался с ним за руку. Кулигин затоптал бычок в снег.

Через скрипучую стальную дверь, по ступеням, сунуть сержанту за пыльным стеклом пропуска. Дальше через турникеты… Через холл, мимо стенда с госсимволикой и приросшего к стене огнетушителя… По лестнице вниз, к лифтам.

Лампы дневного света отчаянно мигали – опять были какие-то проблемы с проводкой.

– Вить, чего стряслось-то?

Кулигин остервенело откашлялся. Прохрипел:

– Объект вчера слетел. Гурченёв рвёт и мечет по телефону. Грозится всё бросить, забить на командировку свою и нестись к нам. Разборки устраивать. Массовые, бля, расстрелы…

– Хрен с ним…

Лифт полз медленно, неохотно. За стенками, в шахте, что-то скрипело и визжало, натужно ухало. Казалось, вся эта содрогающаяся архаическая конструкция вот-вот сорвётся вниз. Мигнул огонек на кнопке: минус третий. Приехали.

Пошли по длинному коридору, выложенному кафелем. Каждый шаг отдавался гулким эхом. Лампы перемигивались и здесь. Как в фильмах Дэвида Линча. Любили смотреть с Катей…

Кулигин споткнулся. По полу загрохотало. Пустое ведро.

– Твою мать! – взвыл Кулигин. – Закончится этот бардак когда-нибудь или нет?! Невозможно работать… И свет этот ещё… мигает-мигает… Задолбало.

– Не кипятись, – попросил я. – Номер какой?

– Семнадцатый.

– Как у Валеры Харламова. Он, случайно, не хоккеист?

– Какой ещё, в жопу, хоккеист? Такой же, как и остальные! Без определенного. Без документов. Имярек… Фантошка.

– Цинизм тебе не к лицу.

– Тебе зато… Ты у нас такой типа Печорин, да? Даром что не прапор, а целый старлей уже.

– Я не Печорин, я скорее типа Готтфрид Ленц.

– Чево-о?

– Последний романтик… Пэ-эс какая у него?

– Да как у всех. Переохлаждение плюс интоксикация. Как у них у всех, у фантошек…

– Ты чего напряжённый такой? Не психуй.

– Гурченёв с нас погоны посрывает. На северный полюс вышлет. Выгребет и высушит.

– Двум смертям не бывать. Слыхал?

– Шутник, бля… Шуточки… К месту…

Мы остановились перед стальной дверью, на которой зелёной масляной краской по трафарету была выведена цифра 17. Кулигин загремел связкой ключей. Долго не мог найти нужный, шмыгал носом и матерился.

– Дай помогу…

– Да сам я, сам, отвали…

Наконец, у него получилось. Вошли в бокс. Слева в полутьме мерцали мониторы. Справа – койка, стальные штанги с капельницами, паутина переплетённых проводов и трубок. Лежащее на койке тело тоже казалось каким-то перекрученным, переломанным. Чудовищно неестественная поза: колени к груди, локти расставлены, пальцы скрючены, бритая голова запрокинута – затылок будто тянется к копчику…

Еще тут пахло… Вроде бы обычный аптечно-больничный запах: спирт, карболка, йод… Человеческий пот, человеческие выделения… И что-то ещё… Валерьянка что ли? Или, как был такой в детстве бальзам, «Звездочка»… Но почему-то поверх всего этого выделялась яркая нота цветущего жасмина.

Я подошел к койке. Пощупал пульс. Ничего.

– Что по графикам? Может, дозировку попутали?

– Да хрен там. Я проверял. Обычный расклад.

– А что за материал?

– Троглодитус троглодитус. По-нашему – крапивник.

– Я такую не знаю.

– Загугли, деревня. Типа воробья.

– Почему не сработала аварийка? Может, у нас приборы врут?

– Ты видел, бля, что в здании творится? Проводка дерьмо. Электричество скачет, я гребал. Скажи спасибо, что только одного потеряли.

– Жопа. Ну чего ж теперь… Пошли, Витя, данные вбивать.

* * *

Мы с Катей собирались вместе строить наше личное счастье: дом, куча детей, всякое такое. Начали, когда я еще учился на третьем курсе биофака – с обшарпанной однушки в Ясенево.

Над моей дипломной работой посмеивались. Пока её не прочитал кто-то, не умеющий смеяться. Защитился я на «отлично». И сразу получил предложение. Контракт на пять лет. Подписки – о неразглашении, о невыезде… Министерство Вежливости. Работа мечты.

На Катю после этого времени не хватало. В конце концов, она съехала. Повела, так сказать, особенную жизнь. Танцевала в клубах, гоу-гоу, дэнсхолл, тверкинг… Там и зацепила какого-то «золотого» мальчика. С ним подсела на вещества. Потом травма ноги (подружки-сослуживицы, что ли, подгадили? Там, у них, по слухам, тот ещё гадюшник, атмосфера непримиримой женской дружбы). С танцами завязала, покатилась по наклонной. Вместо золотого мальчика сперва был какой-то лысый пузатый «папик». Потом совсем мутный тип с вытатуированными паутинками на локтях. С ним и препараты стали потяжелей.

Мы катались на «чертовом колесе» на ВВЦ и на речном трамвайчике по Химкинскому водохранилищу, ходили в зоопарк смотреть медведей и в ЦАТРА смотреть «Чайку».

Нам обоим нравилось какао с корицей, группа «Пикник», рисунки Бидструпа и Габриэль Гарсиа Маркес.

Мы оба терпеть не могли компот из сухофруктов, «Опа, гангам-стайл!», комиксы-кантриболз и книги про психологическое айкидо.

Еще нам обоим нравилось кино. Но тут мы часто спорили. Смотрели, помню, «Голову-ластик» и прямо полемизировали:

– Это какая-то ахинея, по-моему!

– Сам ты ахинея! Уникальный авторский взгляд, неподражаемый метод подачи!

– У него такой метод подачи, Катюш, что как будто тебе дрелью голову пытается просверлить какой-то старик с седым чубом. И еще посмеивается при этом, попыхивая папироской. И попивая кофеек. Вот нафига в «Империи» эти кролики говорящие? А что это за коробка в «Малхоланде»? И Кейдж в змеином пиджаке, который символизирует его индивидуальность и личную, блин, свободу? Серьезно?! Да ты смеёшься ли надо мною, Екатерина?

– Да ты сам смеешься, Женька, да? Ты или троллишь, или правда ничего не понимаешь. Он великий режиссер же, заруби это себе на носу, Евгений!

Когда Катя съехала, я зачем-то пересмотрел всю его фильмографию. Ну да, действительно великий.

Хотя всё-таки у меня всегда оставался любимым фильмом «Дорогой мой человек», а у неё – «Дневник памяти»…

Я по-честному пытался не вспоминать её. Получалось как-то не очень. Особенно в век высоких технологий. Особенно с безлимитным инетом по месту службы: «контакт», «инстаграм»… Два-три клика чтобы встретиться глаза-в-глаза с собственным прошлым. Но эта новая Катя, несмотря на потрясающее внешнее сходство, была уже какая-то другая. Не моя. Чужая.

Два-три клика. И в голове снова и снова прокручивается, как на заевшей пластинке: «…Я очень-очень счастлива сейчас! Тебе очень к лицу военная форма. Ты у меня самый лучший! Мне с тобой так хорошо… Слушай, нам надо серьёзно поговорить… Дело не в тебе, дело во мне. Просто мне надо немного передохнуть, сменить обстановку… Прекрати уже названивать! Ты достал уже реально, хватит!!! Оставь меня в покое, пожалуйста… Не пиши мне больше!!!11(((…»

Сообщила бывшая одноклассница. Иногда с ней