пересекались в кафешках. Как узнала? От катиного парня. Скоропостижно, скорее всего, передозировка… Не знала, кому еще позвонить… Друзей у неё почти не было. Парень? Номер его может дать, но он не снимает трубку, временно недоступен… Сообщил и сразу ушел на дно. Странно, да? Надо же решать насчет похорон и всякое такое… Откуда у неё этот номер? Был вбит в адресную книгу.

Надо же! «Прекрати уже названивать…», а номер так и не стёрла. Почему? Поди пойми, что у этих девочек в головах…

Установил, в какой морг доставили. Остальное уже было делом техники. И вовлечения некоторого количества наличных денег. Никто ни о чём не спрашивал. Всем было плевать. Кроме дежурного по автопарку старшего прапорщика Карпенко:

– Не знаю, чо ты там себе задумал, Женьк, – сказал он, принюхиваясь к трёхлетнему «Макгрегору». – И вощето знать как бы и не хочу. Главное, слышь, дров не наломай.

– Не наломаю, – соврал я.

* * *

Едва Кулигин начал вбивать данные «фантошки», у него в кармане белого халата затрезвонил мобильный. Вообще-то, нам по инструкции не полагается на посту. Но, как незадолго до этого выразился майор Гурченёв, мы тут все так распустились, что нас надо гребом крыть. Тут он был прав.

– Да… Да… – раздраженно бросал Кулигин, шмыгая носом. – Чего? Да не ори! Чего? Так… Ясно… Ох… Бля, я не могу уже с вами. Вы все сговорились что ли?! Что за ночь такая, Господи ты, Боже мой…

Кулигин спрятал телефон. Шмыгнул носом особенно сильно и злобно. Похлопал себя по щекам, как бы приводя в чувство:

– Бля, это невероятное что-то просто!

– Что стряслось?

– Да моя звонила. Женьк, нет, ты прикинь… Гараж у нас сгорел. Именно конкретно сегодня! Люба там истерит, теща истерит… Институт, бля, Сербского… Ну ты подумай, ну что за…

В выражении круглого кулигинского лица отобразилась сложнейшая гамма чувств. Глаза лихорадочно блестели, на щеках красные пятна. А голос звучал почти что счастливо, эдак озорно. Мне знакомо было это состояние. Просто я пока умудрился держать вот это внутри.

– Ну, съезди, – сказал я очень спокойно. – Если Гурченёв будет трезвонить, я тебя прикрою. Вообще тебе подлечиться бы хорошо… Отгул взять. Чаёк с малиной, «колдрекс», плед…

– Чаёк-муёк… Да кто мне даст-то… Ох, бля… Ладно. Я туда и обратно. Ты тогда уже формуляр этот лядский за меня добей.

– Ага, – сказал я. – Добью.

Когда он вышел, я некоторое время смотрел на экран монитора. Затем, несколько раз клацнув мышью, стёр файл.

Поднёс руки к лицу. Я вымыл их тщательнейшим образом, с хозяйственным мылом. Раза три намыливал и смывал. Но всё равно было такое ощущение, что они до сих пор пахнут бензином.

* * *

Управился за сорок шесть минут. С минус-третьего с каталкой до автопарка… Туда и обратно, в темпе вальса, с включенной мигалкой… С каталкой от автопарка, до минус-третьего, до 17-го бокса…

Кулигин ещё не успел вернуться. Наверное, подсчитывал ущерб. Ничего, я потом как-нибудь… возмещу.

На обратной дороге зашёл отметиться в кабинет к Карпенко. Тот только рукой махнул. Был занят: рубился в «танчики». Трёхлетний «Макгрегор» опустел ровно на половину. Предложил угоститься, но теперь уже я махнул рукой: мол, служба!

С «фантошкой», койка которого теперь была занята, разобраться было проще всего. Свой инсинератор у нас имелся – на минус четвёртом этаже.

Некоторые сомнения были насчёт друзей и родственников. Как ситуацию представят им? Но это уже были не мои проблемы. Тем более, что с родителями Катя меня не знакомила. Даже на фото не видел. Были там какие-то свои заморочки. Если бы не было, вероятно, и сложилось бы всё иначе.

К моменту, когда вернулся Кулигин, процесс интродукции был запущен. Оставалось только ждать. И чуть-чуть молиться.

* * *

Пахло йодом, спиртом, карболкой, человеческим телом… С яркой ноткой жасмина. За каких-то полтора часа вся моя однушка пропахла грёбаным жасмином.

Я выпросил-вымолил-вытребовал у Гурченева отпуск. Боялся оставить её одну в первые дни.

Катя сказала только одну фразу: «зачем ты меня вернул?»

Затем отвечала односложно: да, нет. Потом вообще перестала разговаривать.

Только вроде бы тихонько шипела. Очень тихо. Но очень отчетливо. Ш-ш-ш-ш… Как… закипающий чайник?

Каждый раз, когда я слышал это, переводил взгляд на неё, она тотчас замолкала. Смотрела исподлобья. Молча принимала кружку с горячим молоком. Молча ела овсянку с ложечки. Не сопротивлялась.

Купил ей одежду. В том числе розовую пижаму с ягнятами. Угадал с размером. Только с обувью промахнулся. В институте, помню, обещал ей сапоги. И вот промахнулся: не 34, а 35.

Себе постелил на диване. По ночам не мог уснуть. Она лежала лицом к стене. То ли спала, то ли просто молчала. Я молчал тоже. Уснуть не мог.

И этот запах… Жасминовый запах…

* * *

На третью ночь, где-то в полвторого, я впервые услышал это.

Длинная серия отрывистых коротких щелчков, а затем мягкий, воркующий звук: щёлк-щёлк-щёлк-щёлк-щёлк, курли-ли-ли-ли…

И больше ничего. Катя лежала лицом к стене и молчала. Больше не проронила ни звука.

Я не мог сомкнуть глаз до утра.

Потом встал, пошел готовить завтрак. Раскурил сигарету от лилового пламени газовой конфорки.

Я бросил полгода назад, но оказалось, что всё это время на холодильнике оставалась полупустая мятая пачка «честера». В тот же день, пойдя за продуктами, взял сразу блок.

* * *

На четвёртые сутки я проснулся позже неё. Организм устал, срубило наглухо…

Морозные узоры на стекле, солнечный луч простреливает комнату наискосок. Кровать пустая. Входная дверь прикрыта. Ключи лежат на тумбочке в коридоре.

Я втиснулся в джинсы, ботинки на босу ногу, накинул поверх футболки «гражданскую» куртку-парку… Выбежал во двор. По какому-то наитию двинул в сторону метро. Поминутно заполошно оглядываясь, крутясь вокруг своей оси.

Замедлил шаг, увидев в сквере между девятиэтажек белый «луноход» ППС.

Катя сидела в центре заснеженной клумбы. В розовой пижаме с ягнятами, босиком. Механическими движениями подгребала под себя снег. Исподлобья смотрела на подступающихся полицейских. Наклонив голову к плечу. Как бы исследуя… Солнышко мое. Радость моя. Птичка моя. Птичка, вот именно… Крапивник. Троглодитус троглодитус. Кулигин, сука, я загуглил. Они действительно похожи. С каждым днём всё сильнее… Интродукция удалась.

Двое полицейских пытались подступиться к ней, третий, старшина, говорил что-то в рацию. Вокруг уже собирались зеваки.

– Маржанов, – я сунул старшине удостоверение. – Старший лейтенант медслужбы.

Почему-то это сработало. Лицо у старшины было напряженное. Он не вполне понимал, с чем имеет дело. И был бы рад перепоручить это какому-то стороннему лицу.

– Ага, медик, значит, –