– Смотря что делать, господин Али Фазрат. А то, искупая родовой грех, ненароком совершишь смертельный!

Виктору совсем не хотелось надевать пояс со взрывчаткой и устраивать терракт в метро или еще где бы то ни было. Он хорошо оценил обстановку и смоделировал наиболее реальный план побега: свернуть Али Фазрату голову двойным ударом, в подбородок слева и в висок справа, и, пока его доблестная охрана будет соображать, в чем дело, нырнуть в кусты близлежащего палисадника. А там, постоянно теряясь из виду, нападать на каждого из арабов по очереди. Конечно, Анабель, при этом было бы уже не спасти, но украинец-шахид – это было бы слишком…

– Французский философ Жан Поль Сартр хорошо выразил суть бессовестной безгрешности, – продолжал тем временем Али Фазрат. – «Ад – это другие!». Зло – это другие. «Украинская справа» вся основана на этом: всегда виноваты «польские паны», «жиды» или «кляти москали». Никогда не виноваты вы сами, всегда кто-то другой. На этом было основано насилие красной продразверстки или террор УПА в отношении польских крестьян и львовских евреев – без разницы. Одни других стоят.

Виктор продолжал просчитывать варианты побега, боковым зрением определяя местоположение домов, садов, цветников. «Нет… еще рано, не так темно. Да и до палисадника далековато. Если у них есть огнестрельное оружие, а его не может не быть, добежать не успею. Черт побери. Никогда еще не ждал сумерек так, как сегодня. Солнце как будто остановилось». Параллельно журналист поддерживал разговор.

– Господин Али Фазрат, хотим мы этого или не хотим, но в ХХ веке религиозное сознание украинцев ушло безвозвратно. Люди могут молиться, креститься, нырять в прорубь на Крещение, красить яйца на Пасху и все такое прочее, но целостное религиозное мировоззрение в наше время отсутствует. Или существует в исчезающе малой степени.

«Так, вот это уже лучше. Один дом стоит поближе, и кусты погуще…» – продолжал анализировать обстановку Виктор независимо от беседы.

– В украинской культуре совесть, господин Али Фазрат, – это индивидуальная совесть конкретного человека. В Украине даже провозглашена «свобода совести» – каждый верит, во что хочет. И каждый судит себя, как находит нужным.

«Пора!» – подумал Виктор. Он уже был готов нанести сокрушающий удар этому террористу-философу, как вдруг Али спокойно осадил его.

– Перестаньте, господин Лавров. Вас никто не собирается отправлять на верную гибель. Такими людьми, как вы, не жертвуют. Так что не бегите от нас. Не рискуйте.

Виктор понял, что этот исламист обладает точно такими же качествами, как и он сам: Али Фазрат без труда считал план побега.

«Твою мать! Во влип…» – только и пронеслось в голове журналиста.

– Что такое свобода совести? А, господин Лавров? – сказал террорист, направляясь к той усадьбе, в палисадник которой Виктор собирался удирать.

– Свобода совести, господин Лавров, – это когда одни полагают, что воровать нельзя: «Не укради». А другие говорят: «Сколько у государства ни воруй – свое все равно не вернешь!» То есть у людей воровать нельзя, но у государства можно. Третьи уточняют: «Не укради у ближнего своего, как у самого себя». То есть у своих воровать нельзя, а у незнакомых – можно. Четвертые же убеждены, что воровать можно хоть у родной матери, главное, чтобы это было безвредно тому, у кого украдено.

– Да, тут вы правы, – обескураженно протянул Виктор. – Как ни странно, слово «совесть» в значительной степени является разъединяющим, а не объединяющим понятием.

– А ведь в идеале «совесть» должна быть фактором, сдерживающим асоциальное поведение. Не так ли? – напирал Али Фазрат. Его лицо опять приняло мину покровительства и снисхождения, и он продолжал вещать свысока.

– Вот, например, вы. Совестливый человек. Вы не можете бросить вашу спутницу. Правда? Но побоявшись, что я отправлю вас с поясом шахида куда-нибудь на Монмартр и из-за вас там будут десятки человеческих жертв, вы решили пожертвовать сеньоритой Феррер. Правда?

«Стервец», – подумал молчаливый Виктор, а Али Фазрату только этого и было нужно.

– В настоящий момент, уважаемый Виктор, прекрасное девичье тело вашей спутницы Анабель Феррер находится в вашей власти. Принадлежит оно Аллаху, но его волей ответственность за ее тело вручена вам. Как вы поступите? Вы будете нам помогать?

– Иншалла… Что нужно сделать?

– Вот и отлично! Как вы понимаете, господин Кремень находится у нас. Большую часть времени он совершенно безумен. Он не опасен, что-то себе рисует, чертит всякую бессмыслицу и бормочет себе под нос русскую белиберду. Немцы пытались применить к нему свои «сыворотки правды», но они эффективны лишь в случае здорового разума. А с сумасшедшего что возьмешь? Мне же не удается вызвать его на контакт «нормальными» методами. Я надеюсь, что вы, как давний знакомый, сможете его расспросить и выудить информацию о том, что он узнал, находясь у индейцев гуарани.

«Ты осел, Виктор Петрович! Бежать собрался. Они сами привели тебя туда, куда надо. Кремень жив – это главное. А там разберемся», – внутренне радовался Виктор такому исходу беседы.

– Надо ли понимать, что вы волей Аллаха ставите в зависимость от моего согласия с вами сотрудничать тело Анабель Касти, а также содержимое разума Сергея Кремня? – сдержанно спросил Виктор в стиле самого Али Фазрата.

– Вы меня совершенно правильно поняли, – обрадованно закивал Али Фазрат.

– А мое тело, как я могу догадаться, принадлежит теперь всецело вам? – угрюмо уточнил Виктор.

– А что вас беспокоит? В нашей истории тело никогда не принадлежало самому человеку. У него всегда был какой-то иной хозяин, не тот, кто в этом теле «живет». Например, в нашей культуре хозяином тела человека является Аллах. Украинский добропорядочный человек тоже не может распоряжаться своим телом – заниматься проституцией или покончить жизнь самоубийством. Потому что его тело принадлежит государству. Вы должны по первому зову «быть призванным» и отдать жизнь или дать искалечить тело за идеи и потребности государственного аппарата. Ваша жизнь и ваше тело – это инструмент для чиновников и не более того. А чем я хуже украинских чиновников? Со мной, по крайней мере, можно по-честному договориться.

– Знаете, уважаемый Али Фазрат, я все же считаю, что мое тело принадлежит именно мне.

«Давай уже скорее. Замучил своими экзерсисами, садист», – Виктор сгорал от нетерпения встретиться с Сергеем Кремнем.

– Да-да, впервые этот тезис был сформулирован анархистами в XIX веке – Петром Кропоткиным и Михаилом Бакуниным. Его придерживались сподвижники Нестора Махно в 20-е годы, в том числе и в Каталонской анархистской республике в 30-х годах ХХ века. «Тело человека принадлежит самому человеку» – молодым это кажется само собой разумеющимся. Нас это возмущает. Самым ярким отображением этого тезиса является татуировка, что наносят себе на тело юные девушки. Этим они как бы говорят: «Тело мое! Вы от меня отстаньте! Я буду с ним делать все что мне угодно!». Но ваше тело в моей власти, господин Лавров, а ваша совесть – в вашей. И я своей властью и волей Аллаха вверяю вашей совести тело юной Анабель в обмен на содержимое мозгов Кремня.