Как и всегда бывает при восшествии на престол нового властителя, подданные и иностранцы пытались уловить и предсказать глубинные потрясения, что ожидают Россию, на основе самых первых решений и демонстративных жестов государя, видя в них некий ориентир или знак. Поначалу господствовала радостная эйфория. Один из немногих скептиков, а таких всегда можно отыскать посреди любой ликующей толпы, писал:

Как говорит Макиавелли, маленькие обиды всегда чувствительнее, чем большие. Запрещение носить круглые шляпы и панталоны возбудило ненависть к Павлу… Разрешение наряжаться шутами, обмен рукопожатиями, болтовня без удержу заставили полюбить Александра.

С этой оценкой, пожалуй, можно согласиться. Новости распространялись быстро, но при этом, как часто бывает, общественное мнение смешивало в одну кучу все: дозволение носить круглые шляпы и решение Александра вернуть дворянам их привилегии в глазах обывателя в первый момент выглядели одинаково важными.

Все обратили внимание на то, что регулярные военные смотры, введенные Павлом, несмотря на смену власти, продолжились. Этому обстоятельству огорчились, но утешились тем, что на смену подчеркнутой строгости пришла подчеркнутая мягкость. Ненавистную прусскую форму не отменили, но несколько модифицировали: мундир укоротили снизу, а воротник увеличили. Это не сделало форму удобнее, но психологически жить стало легче.

Некоторое время спустя, когда эйфория пошла на убыль, начало выясняться, что не все довольны новыми порядками, а любовь к Александру далеко не так прочна, как казалось поначалу. Саксонский посланник Карл Розенцвейг в это время докладывает:

Русские находят в императоре недостатки, которые омрачают несколько его личность. Его считают недоверчивым и скупым.

Замечание любопытное. Во-первых, как доказала вся русская, да и мировая история, "доверчивые" императоры на престоле, как правило" не задерживаются. Александр, у которого убили деда и отца, доверчивым мог быть разве что по глупости.

Что же касается "скупости", то этот момент лучше всего объясняет, пожалуй, фрагмент из воспоминаний поляка Адама Чарторыйского:

Молодой император не нравился им, он был слишком прост в обращении, не любил пышности, слишком пренебрегал этикетом. Русские сожалели о блестящем дворе Екатерины и о тогдашней свободе злоупотреблений, об этом открытом поле страстей и интриг, на котором приходилось так сильно бороться, но вместе с тем можно было добиться и таких огромнейших успехов. Они сожалели о временах фаворитов, когда можно было достичь колоссальных богатств и положений, каких, например, достигли Орлов и Потемкин. Бездельники и куртизаны не знали, в какие передние толкнуться, и тщетно искали идола, перед которым могли бы курить фимиам… Их низость оставалась без употребления.

Таким образом, "недоверчивость и скупость", отмеченные саксонским посланником, с большим основанием следует вписать в графу "достоинства" молодого государя, чем "недостатки".

Первым побуждением нового императора было сосредоточиться исключительно на внутренних делах, а во внешней политике строго следовать лишь национальным интересам. В октябре 1801 года Александр пишет:

Я буду стараться следовать преимущественно национальной системе, то есть системе, основанной на пользе государства, а не на пристрастии к той или другой державе, как это часто случалось. Если я это найду выгодным для России, я буду хорош с Францией, точно так же как та же самая выгода России побуждает меня теперь поддерживать дружбу с Великобританией.

В этом государя полностью поддерживал его личный друг Кочубей, которому было поручено вести иностранные дела. Он, как и сам император, считал, что Россия в военном плане достаточно сильна, ей никто реально не угрожает извне, а поэтому, заняв в Европе равноудаленную от всех позицию, самое время заняться запутанными внутренними делами.

Обширные планы либеральных реформ, конечным итогом которых должна была стать конституция, новый император предпочел разрабатывать тайно в узком кругу своих молодых друзей и единомышленников. Сам этот негласный орган Александр не без юмора называл "комитетом общественного спасения", намекая на французскую революцию и якобинцев. Чтобы полностью оценить императорский юмор, следует сказать, что в "комитет" входили: знаток Великобритании Кочубей, романтический участник революционных событий во Франции Строганов, страстный сторонник скорейшего освобождения Польши Чарторыйский и, наконец, их общий знакомый Николай Новосильцев, считавшийся среди молодых либералов специалистом в области зарубежной политической экономики и законодательства. Руководил "подпольщиками" сам император — воспитанник известного в Европе революционера: швейцарец Лагарп, учивший когда-то наследника русского престола, возглавил позже директорию так называемой Гельветической республики.

Некоторые исследователи с иронией говорят о конспиративной деятельности императора (встречи со своими друзьями-либералами Александр проводил в собственном дворце, но тайно), объясняя все это чуть ли не инфантилизмом юных членов "комитета общественного спасения". Этим Александр действительно отличался от своей бабки Екатерины II: она свои реформаторские идеи обсуждала широко и громко. Однако Екатерина никогда не посягала на основу основ — самодержавие, а ее внук посягал. Напомню о юношеской мечте Александра: дать России соответствующее конституционное устройство, предусматривающее в той или иной форме народное представительство, а после этого уйти на покой.

К этой так и не осуществленной мечте (на решительный шаг император не отважился) Александр возвращался неоднократно, как минимум трижды: сразу же после вступления на престол, когда работал с друзьями в "комитете общественного спасения"; в зрелости, когда столь же конспиративно разрабатывал проект реформ вместе с Михаилом Сперанским; и уже в последние годы своего правления. В государственных российских архивах обнаружены документы, датированные 1821 годом, где содержится полный текст новой конституции России, существенно ограничивающей самодержавие, и даже текст манифеста о введении основного закона страны в действие. Любопытно, что и этот проект готовился втайне, на этот раз даже не в Петербурге, а в Варшаве.

Поводов не афишировать работу над радикальными для России реформами хватало. Из записки Адама Чарторыйского прекрасно видно, чего на самом деле хотели многие люди, приведшие Александра к власти: реставрации екатерининской эпохи, а вовсе не либеральной конституции. Даже само слово "либерализм", как, впрочем, и многие другие политические термины, уже прочно вошедшие в лексикон всех основных европейских языков, тогда еще отсутствовало в русском.

Никакого инфантилизма в нежелании либералов из "комитета общественного спасения" преждевременно открывать свои планы консерваторам не было: вспомним об удавке. Инфантилизм просматривается в ином. Нетрудно заметить, что настоящих знатоков российской действительности среди членов комитета, вышедших из среды великосветской молодежи, не было вовсе" Их либерализм следует признать "отвлеченным" или, точнее сказать, "оранжерейным", а потому он и смог подарить стране всего лишь несколько саженцев, пригодных для местного климата и почвы.