— Понимаю, отец. Но подозрения все же остаются.

— Довольно симпатичная немолодая женщина, но бывает утомительной. Если я у нее единственный посетитель, она стоит рядом и говорит, говорит, пока я не закончу ужинать. К несчастью, других подходящих заведений, где можно было бы поесть, поблизости нет. Знаешь, Эцуко, если бы ты научила меня готовить, как обещала, мне бы не пришлось терпеть таких, как она.

— Но толку от моего учения не будет, — засмеялась я. — Отцу в жизни этого не усвоить.

— Ерунда. Ты просто боишься, что я тебя превзойду. Ты, Эцуко, сущая эгоистка. Постой, — он опять взглянул на открытку, — что же мне все-таки сказать этой пожилой даме?

— Вы помните миссис Фудзивара? — спросила я. — Теперь она владелица закусочной. Недалеко от бывшего отцовского дома.

— Да, я об этом слышал. Очень жаль. Это она-то — с ее положением — и хозяйка закусочной.

— Но ей это очень нравится. У нее есть ради чего трудиться. Она часто о вас спрашивает.

— Очень жаль, — повторил Огата-сан. — Ее муж был видным человеком. Я его глубоко уважал. А теперь она — хозяйка закусочной. Нечастый случай. — Он с озабоченным видом покачал головой. — Я бы зашел к ней засвидетельствовать почтение, но она, надо полагать, сочтет это не совсем удобным. В ее нынешних обстоятельствах, я хочу сказать.

— Отец, она вовсе не стыдится того, что содержит лапшевню. Она этим гордится. Говорит, что всегда хотела заниматься бизнесом, пускай самым скромным. Думаю, она будет в восторге, если вы ее навестите.

— Ты говоришь, ее закусочная в Накагаве?

— Да. В двух шагах от вашего старого дома. Огата-сан, казалось, минуту-другую что-то обдумывал. Потом повернулся ко мне:

— Так, Эцуко, правильно. Давай-ка пойдем и нанесем ей визит.

Он быстро нацарапал несколько слов на открытке и вернул мне ручку.

— Отец, вы намерены отправиться прямо сейчас? — От его внезапной решимости я слегка оторопела.

— А почему бы нет?

— Очень хорошо. Надеюсь, она угостит нас обедом.

— Что ж, возможно. Но у меня нет ни малейшего желания причинять этой доброй женщине неловкость.

— Она будет рада, если мы у нее отобедаем.

Огата-сан кивнул и, немного помолчав, раздумчиво произнес:

— Собственно говоря, Эцуко, я и сам подумывал побывать в Накагаве. Мне бы хотелось повидать там одного человека.

— Вот как?

— Любопытно, будет ли он в это время дома.

— Кого же вы хотели бы посетить, отец?

— Сигэо. Сигэо Мацуду. С некоторых пор намереваюсь нанести ему визит. Быть может, он обедает дома, и тогда я смогу его застать. Это было бы предпочтительней, чем беспокоить его в школе.

Огата-сан в некоторой растерянности поглядел на статую. Я молчала, глядя на открытку, которую он вертел в руках. Наконец он хлопнул себя по коленям и поднялся со скамейки.

— Верно, Эцуко, давай сейчас же приступим к делу. Сначала попробуем навестить Сигэо, а потом заглянем к миссис Фудзивара.

В трамвай до Накагавы мы сели, видимо, около полудня; в вагоне было тесно и душно, улицы запруживали толпы, как обычно во время обеденного перерыва. Но чем дальше от центра города, тем становилось немноголюдней, а на конечной станции в Накагаве прохожих почти не было видно.

Сойдя с трамвая, Огата-сан в задумчивости принялся гладить подбородок. Неясно было, доволен ли он тем, что снова оказался в этих краях, или же просто пытается припомнить дорогу к дому Сигэо Мацуды. Мы стояли на забетонированной площадке в окружении пустых трамвайных вагонов. Воздух над нашими головами был исчерчен путаницей черных проводов. Слепящее солнце ярко сверкало на разноцветных боках трамваев.

— Ну и жара, — заметил Огата-сан, утирая лоб. Потом двинулся в сторону домов, вытянувшихся в ряд от дальнего края трамвайного тупика.

Местность за годы изменилась не слишком. Мы шли по узким извилистым улочкам — то крутым, то покатым. Дома — некоторые из них были мне знакомы — располагались там, где позволял холмистый ландшафт; одни кое-как лепились на склонах, другие еле умещались в невзрачных углах. Со многих балконов свисали одеяла и выстиранное бельё. Мы проходили и мимо домов, имевших более импозантный вид, но среди них не было ни прежнего дома Огаты-сан, ни дома, в котором я жила когда-то с родителями. Мне даже подумалось, что Огата-сан, вероятно, намеренно выбрал кружной путь, чтобы они нам не попались.

Наше путешествие едва ли длилось дольше пятнадцати минут, однако утомительное чередование спуска с подъемом под жарким солнцем вскоре дало о себе знать. Остановившись где-то посередине дороги, круто ведшей вверх, Огата-сан повел меня в тень раскидистого дерева, ветви которого нависали над мостовой. Там он указал мне на приятный с виду старый дом, стоявший по другую сторону улицы: пологие скаты его крыши были выложены в традиционном стиле кровельной черепицей.

— Это дом Сигэо. Я хорошо знал его отца. Насколько мне известно, его мать до сих пор живет с ним.

Сказав это, Огата-сан вновь, как и после высадки из трамвая, принялся поглаживать себе подбородок. Я, выжидая, молчала.

— Очень возможно, что его нет дома, — продолжал Огата-сан. — Наверняка он проводит обеденный перерыв в комнате для персонала с коллегами.

Я по-прежнему молчала. Огата-сан, стоя рядом со мной, смотрел на дом. Наконец он произнес:

— Эцуко, а как далеко отсюда до миссис Фудзивара? Ты себе это представляешь?

— Несколько минут ходьбы.

— Знаешь, я подумал, может, лучше тебе пойти вперед, а там мы с тобой встретимся. Это, наверно, самое лучшее.

— Хорошо, как пожелаете.

— Нет, я как-то неосмотрительно поступил.

— Я крепко держусь на ногах, отец.

Он хохотнул, потом снова поглядел на дом.

— Думаю, так будет лучше. Тебе надо пойти вперед.

— Хорошо.

— Надеюсь, не задержусь. А собственно, — он опять бросил взгляд на дом, — собственно, почему бы тебе и не подождать, пока я буду звонить. Увидишь, что меня впустили, — отправишься к миссис Фудзивара. Да, очень уж неосмотрительно я поступил.

— Все как надо, отец. Выслушайте внимательно, а то в жизни не доберетесь до закусочной. Помните, где у врача был приемный кабинет?

Но Огата-сан больше не слушал. На противоположной стороне улицы отворилась калитка, и на дороге появился худощавый молодой человек в очках. На нем была рубашка с закатанными рукавами, в руке он держал портфель. Ступив на солнцепек, он слегка прищурился, потом склонился над портфелем и начал в нем рыться. Сигэо Мацуда выглядел похудевшим и помолодевшим с тех пор, когда мне изредка доводилось его видеть.

Сигэо Мацуда защелкнул портфель и, рассеянно оглядевшись вокруг, перешел на нашу сторону улицы. Мельком взглянул на нас и, не узнавая, двинулся дальше.