же сочетание гррахских букашек загоралось над каждым переросшим стадию головастика болотным чудищем. На человеческий манер сочетание двух первых слов имени можно было перевести как «Жабье кольцо» или «Кольцо жаб». Босой решил использовать первый вариант, как более благозвучный. А еще, когда он произносил про себя «Кольцо жаб», ему невольно казалось, что артефакт принадлежит чудищам, и они будут вечно преследовать вора, пытаясь вернуть свою собственность.

Третья часть имени также обнаружилась в трактате несколько раз, но выяснить ее значение пока не представлялось возможным.

Обнаружение именного предмета, позволило совершить еще одно открытие. Оказалось, что в гррахском трактате есть большой раздел, посвященный исключительно именным предметам.

Одних только колец там оказалось несколько тысяч, из них «жабьих» — не меньше двадцати. Друг от друга «Жабьи кольца» отличались той самой третьей частью имени, значение которой разобрать не удалось.

В списке нашлось и то самое «кольцо», которое он подобрал в центре болота, рядом с поверженной трехголовой ящерицей. И прилагалось к нему точно такое же описание, как и показывал интерфейс: три коротких строки и цифры.

Первая строка означала "жизнь" и цифра возле нее — 1/5, что Босой перевел как 20 %. То есть, если надеть на себя кольцо, то шкала жизни подрастет, а вместе с ней и выживаемость носителя интерфейса.

Вторая строка переводилась как "стойкость" и напротив нее цифра — 1. Следуя логике, кольцо повышало стойкость на целую единицу.

Третью строку Босой перевести не сумел, но пообщела себе при случае обязательно это сделать. Может быть что-то удастся прояснить, если одеть кольцо на палец? Экспериментировать на глазах у спутников Босому не хотелось. Да и куда теперь спешить?

— Вон там, — протянула руку едва стоявшая на ногах Зоя. — Там стены. И крыша. Пойдемте туда.

Они шли весь остаток ночи и часть дня, пока не скрылись с глаз и топи, и окружавшие Бочонки холмы. Беглецов гнал страх. Они боялись серповцев, боялись чудищ, которые, черт их знает как могут отреагировать на разгром логовища, боялись раненного грраха, который вполне мог воспринять кражу колец за личное оскорбление.

Но даже страх не может давать силы бесконечно. Первым начал спотыкаться Винник. Лицо его посерело, дыхание стало редким и сиплым, и хотя старик не просил пощады, было видно, что силы его на исходе. Вскоре после этого от усталости заныла Зоя, ни капли не стеснявшаяся своей слабости. Она не требовала остановки или жалости к себе, и все же через каждую сотню шагов повторяла, что обязательно скоро сдохнет как бедная больная пони, сломается, как рассохшаяся телега, откинет копыта, развалится, упадет в ближайшую канаву и в связи с этим просит ее не закапывать сразу, а дать полежать, чтобы успеть перед похоронами хоть немного отдохнуть.

Первое время Винник пытался урезонить ее, но вскоре и на это у него не осталось сил.

— А что это за руины? — уточнил Босой, до сих пор с этой стороны от Бочонков не бывавший.

— Кажется, здесь ночуют охотники, когда уходят в дальние леса, — Винник прищурился, — Есть там рядом остатки забора? А на крыше небольшой шпиль? Значит, то самое место. Можно заходить без опаски. Вы идите, а я здесь посижу. Передохну и приду, если пустите.

Он опустился на землю, и лег, где стоял, не пытаясь даже подложить под голову руку. Пришлось взваливать его на плечо и тащить. Не было похоже, по крайней мере со стороны, что он сможет подняться хотя бы к вечеру. Нести старика со всеми его пожитками было легко, и все же Босого порадовало, что Зоя не осталась в стороне, забрала посох и небольшой мешок, который Винник носил на ремне за плечом.

Охотники не зря выбрали строение для ночлега. Неподалеку шелестел ручей. С трех сторон здание окружал густой кустарник, а не дальше, чем в трестах шагах, зеленел дубовый бор, где можно было набрать дров.

Внутри царила пробирающая до дрожи прохлада, запах плесени и влаги, но бетонный пол был чистым и сухим, а в углу навалена куча подсохших веток кустарника, на лежанки. Стоит зажечь огонь, и пустые негостеприимные стены превратятся в уютное пристанище уставших путников.

— Зоя, сходи за водой. Надо поесть, — Босой достал из рюкзака походный котелок. Если позволить спутникам лечь прямо сейчас, они провалятся в сон и проспят до ночи, а то и до утра, вот только полного отдыха сон на пустой желудок не принесет.

Девчонка открыла было рот, пожаловаться на несправедливую судьбу и злого дядьку-ловчего, но быстро взяла себя в руки.

— Пусть отдыхает девочка, — попытался встать на ноги старик, — Я схожу.

Но Зоя уже вышла наружу, да и сам старик так и не сумел подняться с земли.

За дровами идти не пришлось. Охотники и вправду устроили в здании постоянный лагерь, с костровищем и запасом попиленных бревнышек. Ловчий позаимствовал чурбачок, расколол его на пять лучей, сколол узкие части и собрал снова, обвязав стальной проволокой, моток которой всегда носил в рюкзаке специально для этого.

Разожжённый в образовавшемся в центре чурбака отверстии огонь отлично нагревал котелок и мог гореть намного дольше, чем если расколотое бревнышко бросить в обычный открытый костер. Настоящая кухонная плита, только деревянная, постепенно сжигающая сама себя.

* * *

— Так зачем ты меня искал?

Пока в котелке грелась вода на похлебку, Босой разложил перед собой на полу все трофеи, что собрал на свалке. Хвосты без сожаления выбросил за окно. В поклаже они занимали слишком много места, а торговать в ближайших селениях было бы слишком опасной идеей. Тащить же их за тридевять земель без уверенности, что найдется покупатель, смысла не было. Не оставил даже хвост королевы-крысы. Бог дал — бог взял.

От котелка шел запах вареного пшена, вяленого мяса и обнаруженного Зоей у ручья дикого чеснока. Не каждый походный день Босой баловал себя горячей пищей, но после пережитых за последние сутки приключений организм требовал.

— Причин две, — не раздумывая отозвался Винник, — Даже не знаю, с какой начать. Вот ты, мой дорогой друг, если узнаешь, что где-то живет некое особенное чудище, редкое, сильное, и увидеть его можно только в тех местах, и больше нигде, разве не заноет у тебя под ложечкой, не потянет посмотреть?

Босой подумал, что никакие чудеса не заставили бы его свернуть с пути, по которому он шел в поисках Стрыги, а значит и матери. И все же старик знал, за какую струнку души дернуть. Пусть Босой и стал ловчим только по необходимости, и все же ему нравилось дело, которому