Знаменитый современник осторожно вернул мясо на тарелку. Обстоятельно проведя салфеткою по губам, он перегнулся и трепетно поцеловал молодую женщину в лоб.

— Милая вы моя… сняли камень с души! — Он глубоко выдохнул, взял из коробки сигару и срезал кончик. Любови Яковлевне предложены были появившиеся тут же папиросы. Мужчина и женщина по очереди прикурили от одной толстой спички. За окном рычали брошенные без внимания голуби. По лицу мужчины расплылась не сдержанная довольная улыбка. — Откуда такое?.. Попробую ответить. — Иван Сергеевич взялся за раздвоенный бритый подбородок. — Первопричина всему, думаю, мой славянский корень, уходящий глубоко в родную почву. Русская душа, трепетная, нежная, раздольная. Незыблемые традиции дворянства, что-то, несомненно, от мужика, хлебороба, зверобоя, рыболова. И конечно — французская техника, множественные маленькие штучки, выверты, все такое. Без Франции в этом деле никуда. Прибавьте глубинное знание анатомии… Пожалуй, все. А остальное, поверьте, чистейший экспромт, игра ума, полет фантазии…

За какой-нибудь час с темой было покончено. Молодая писательница записала драгоценные откровения и тщательно упрятала листки в проем корсета. Иван Сергеевич взапрыгнул на подоконник и кинул оставшееся мясо птицам. Неслышно появившийся Василий внес плюющийся и пыхающий кофейник. Ни с чем не сравнимый аромат заполнил гостиную. Тургенев, просунувши в форточку голову и руки, оживленно беседовал с прохожими. День выдался на удивление ясным, снег за стеклами блестел и искрился. Настроение Любови Яковлевны заметно улучшалось, мрачные мысли отступали, прекрасное молодое тело обретало прежние кондиции.

— С сахаром?

Оттягивая носы желтых плисовых сапог, Иван Сергеевич снова сидел напротив. Белый с зелеными горошинами бант придавал ему добавочной молодцеватости. Ограничившись шестью кусочками рафинаду, молодая женщина сделала пробный глоток и потянулась за папиросой. Все было превосходно.

— Роман ваш непременно должен получиться, — угадывая мысли молодой писательницы, горячо произнес Тургенев. — Поэзия бесплотна, в прозе должна быть плоть… теперь она несомненно присутствует и предвещает вам удачу…

— Что за портреты у вас в спальне? — улыбнулась Любовь Яковлевна. — Два архиерея в клобуках и турок в чалме?

Иван Сергеевич обмакнул усы в чашке.

— Братья Любегины, — отвечал он, разламывая в сильных ладонях выгнутый марципановый крендель. — Люди удивительной судьбы… потомственные землекопы…

— А отчего эти канавы вокруг Аничкова? Давеча я видела… — ухватила ассоциацию молодая писательница.

Ребром ладони Тургенев сбросил крошки с панталон.

— Бомбы ищут.

— Бомбы?! — Любовь Яковлевна, забыв затянуться дымом, сделала круглые глаза. — Кто ж их подкладывает?

Иван Сергеевич отставил десерт.

— Известно кто… Однако сие политика, а я до нее не охотник. Думаю даже написать как-нибудь «Записки неохотника»…

В разговоре стали появляться паузы. Слуга Василий что-то показывал барину из коридора. Знаменитый писатель украдкой глянул на часы. Придавив папиросу, гостья поднялась с места.

— Чуть не забыла! — тут же красиво заломила она руки. — Я ведь зашла посоветоваться. Ума не приложу, что и предпринять… это ужасное похищение…

— Похищение? — Тургенев непонимающе наклонил безукоризненно напомаженную голову. — Ах да! — спохватился он. — Конечно! Думаю, вашей героине… вам следует обратиться в полицию…

Накинув коротенький зипун, он вышел ее проводить. Дюжий мужик сгребал деревянною лопатой снег с тротуара. Рядом крутился огромный пес.

— Герасим, — вспомнила визитерша. — Муму…

Тургенев подошел к богатырю, что-то показал ему на пальцах.

— Эта парочка поживет у вас в доме, — уже поймав экипаж, объяснил гостье знаменитый писатель. — Вдруг да похитители начнут угрожать вам… и согласитесь — для сюжета неплохо… характерный тип из народа… дрессированная, умная собака… пусть побегает по страницам…

В доме стояла замечательная тишина — густая, плотная, напоенная теплом и спокойствием.

Маленький Яша, до изнеможения натисканный матерью, отправлен был в Таврический сад на прогулку с израненною бонной. Горничная Дуняша, получившая на сей раз не только панталоны с чудом выдержавшей испытание резинкой, но и корсет китового уса, шелковые чулки, коленкоровое по шести гривен за аршин платье и даже крепкие, на шнурках, зимние ботинки (несколько ей жавшие), перетирала внизу с лакеем Прошей массивное столовое серебро — и только снаружи, из дворика, доносился равномерный, хрусткий, перемежающийся жизнерадостным лаем стук — глухонемой Герасим и его четвероногий друг занимались рубкой дров и укладыванием оных в поленницу.

Набросивши прелестный, переливающийся от голубого к зеленому пеньюар, разгорячившаяся и влажная после продолжительного омовения в горячей пенной ванне, ощущая между языком и небом пленительное послевкусие толченого сахара с имбирем, опрыскиваясь с максимальной щедростью духами из увесистого золоченого пульверизатора и уже намереваясь выбрать подходящее притирание, Любовь Яковлевна была немало обескуражена появлением руки, просунувшейся у нее из-за спины к украшенному интарсией и вырезанному из штучного дерева туалетному столику.

— Ты?!

— Кто же еще…

Другая Стечкина в переливающемся зелено-голубом пеньюаре с нарочитой невозмутимостью смазывала кожу любимейшей Любови Яковлевны жасминово-дынной суспензией.

— Хорошенькое дельце! — Любовь Яковлевна просунула пальчик в парфюмерную баночку и, изогнув его внутри стеклянной емкости, выбрала наружу энное количество чудесного притирания. — Со мной тут бог знает что происходит… дважды с жизнью прощалась, а тебе дела нет! Бросила меня! Пропадаешь неизвестно где! Бессовестная эгоистка и более ничего.

Другая Стечкина неспешно промокнула салфеткою у себя за ушами.

— Право же, не пойму, о чем ты… Все время я была с тобою…

Жасминово-дынный сгусток сорвался с пальца, пришедшись на округлое белое колено. Любовь Яковлевна механически растерла суспензию по ноге.

— Ты не обманываешь меня?.. Но тогда объясни — отчего я тебя не видела?

Другая Стечкина придвинула початую коробку папирос.

— Неумолимые законы жанра. Диктат суровой прозы. Ты наблюдаешь себя со стороны, стало быть, я постоянно рядом. Но представь… если я упомянута буду в каждом абзаце?

Любовь Яковлевна чуть призадумалась:

— Тогда образ героини неизбежно размоется… появятся обременительные для читателя повторы… роман потеряет стройность, лаконичность… привлекательность…

— Верно, — пыхнула дымом другая Стечкина. — Посему используем великолепный прием умолчания. Я присутствую, но иногда для пользы дела меня не видно!..

— Так, значит, — Любовь Яковлевна забавно наморщила лоб, — ты и в чужой постели была со мною?!