Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Осторожно, товарищ!.. Наверху сильный ветер, — крикнул пробегавший мимо матрос, дохнув ему в лицо водкой. — Палубу качает, товарищ…
— Ничего, мне не впервой, — сухо буркнул Гольдер.
Но до палубы он добрался с трудом. Огромные волны набрасывались на пароход, как голодные псы. В углу, под промокшим брезентом, лежали вповалку, тесно прижавшись друг к другу, «шурум-бурумщики». Завидев Гольдера, один из них поднял голову и выкрикнул несколько слов высоким стонущим голосом. Гольдер знаком показал, что не слышит. Тот повторил — громче, дико вращая горящими глазами. Потом его стошнило, он рухнул на старую овечью шкуру и остался лежать как мертвый среди тюков с мануфактурой и спящих собратьев.
Гольдер миновал живописную группу, сделал несколько шагов по палубе и остановился, согнувшись, как дерево на ветру. Он с наслаждением подставлял лицо буре, ощущая на губах терпкий аромат морской воды, не открывая глаз, вцепившись онемевшими пальцами в ледяной поручень.
Терзаемый морской стихией корабль глухо и надрывно стонал, перекрывая даже свист ветра и шум волн.
«Ну вот, — подумал Гольдер, — только этого мне не хватало…»
Но с палубы не ушел, с каким-то извращенным удовольствием позволяя буре сотрясать свое дряхлое тело. Щеки и губы были мокры от дождя и морской воды, на ресницах и бровях оседала соль.
Неожиданно совсем рядом с ним раздался голос. Человек что-то кричал, но ветер относил слова прочь. Гольдер с трудом разлепил веки: согнувшийся пополам человек обеими руками цеплялся за железный поручень.
Высокая волна перекинулась через борт и распласталась у ног Гольдера. Брызги летели в лицо, рот наполнялся соленой влагой. Он стремительно отступил назад. Незнакомец последовал его примеру. Они начали спускаться, то и дело натыкаясь на стенку. Спутник Гольдера с ужасом прошептал по-русски:
— Ну и погода, Боже, ну и погода…
В темноте Гольдер мог разглядеть только длинное, в пол, пальто, но мгновенно узнал певучий акцент.
— Впервые на корабле? — спросил он на идише.
В ответ раздался нервный смешок.
— Ну да, — веселой скороговоркой ответил незнакомец. — Вы тоже?
— Я тоже. — Гольдер кивнул
Он примостился на стоявшем у стены диванчике. Руки у Гольдера окоченели от холода, он не без труда достал из кармана портсигар, открыл его и^протянул собеседнику.
— Угощайся.
Он дал ему прикурить и в пламени спички разглядел молодое, почти мальчишеское, бледное лицо с печальным длинным носом, мягкие курчавые черные волосы и огромные влажные, лихорадочно сверкающие глаза.
— Откуда ты родом?
— Из Кременца, мсье, с Украины.
— Знакомые места.
Когда-то Кременец был жалким местечком, где в грязи копошились черные свиньи и еврейские ребятишки.
«Живут небось, как жили…» — рассеянно подумал Гольдер.
— Значит, едешь?.. Навсегда?
— О да!
— Зачем? В этом был смысл во времена моей молодости!
— Ах, мсье! — произнес молодой еврей со своей неподражаемо забавной жалобной интонацией. — Разве для таких, как мы, что-нибудь меняется? Взять, к примеру, меня, мсье. Я — честный человек, но тому еще два дня сидел в тюрьме. За что? Мне приказали сопровождать с юга в Москву вагон «монпансье» — знаете, такие фруктовые леденцы. Дело было летом, жара стояла ужасная, и весь товар растаял. Когда поезд прибыл в Москву, конфеты вытекли через щели в ящиках. Чем я виноват? Но меня посадили — на полтора года. Теперь я свободен и еду в Европу.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать, мсье.
— Вот как… — задумчиво произнес Гольдер. — Мне было столько же, когда я уехал.
— Вы из России?
— Да.
Молодой человек молча жадно курил. Красный огонек освещал его гибкие молодые руки.
— Первое плавание по морю… — повторил он. — И куда же ты собрался, дружок?
— Для начала в Париж. Мой кузен — он закройщик — устроился там еще до войны. Но как только скоплю немного денег, отправлюсь в Нью-Йорк! Нью-Йорк!.. — пылко повторил он. — О, там…
Гольдер не слушал, с затаенным болезненным удовольствием наблюдая за стоявшим перед ним мальчиком. Тот страстно жестикулировал, голос его срывался, он глотал слова, не в силах совладать с горячечной жаждой жизни… Когда-то Гольдер был таким же буйным, неудержимым молодым евреем… Теперь все ушло, как не бывало…
— Не боишься, что придется голодать? — неожиданно резко спросил он.
— Ай, да я привык…
— Конечно… Но там придется хуже, чем здесь…
— И что с того? Недолго можно и потерпеть…
Сухой смешок Гольдера прозвучал как удар хлыста:
— Ты так думаешь?.. Болван… Терпеть придется много долгих лет, пока будешь карабкаться наверх… Да и потом легче не станет…
Парень прошептал жарким, страстным шепотом:
— Потом я разбогатею…
— Потом ты сдохнешь, — буркнул Гольдер, — в одиночестве, как собака, так же, как жил…
Он замолчал и с глухим стоном запрокинул голову. Плечо снова прострелила острая боль, в груди возникло стеснение, сердце билось неровно и резко…
Юноша тихо спросил:
— Вам нехорошо?.. Это из-за качки…
— Нет, — слабым запинающимся голосом произнес Гольдер. — Нет… у меня больное сердце… а качка…
Ему было трудно дышать. Слова раздирали горло… да и какое этому юному дураку дело до прошлого — до его прошлого?.. Жизнь изменилась, стала легче… Да и ему плевать на мальчишку… Он пробормотал:
— Качка, малыш, и все прочие глупости не имеют значения, когда… когда крутишься, как я… Значит, хочешь разбогатеть?.. — Он понизил голос: — Посмотри на меня повнимательней. Думаешь, игра стоит свеч?
Он уронил голову на грудь. На мгновение ему показалось, что шум ветра и моря отдаляется, превращаясь в невнятный напевный гул… Внезапно до него донесся перепуганный крик юноши, звавшего на помощь. Гольдер встал, пошатнулся, взмахнул в пустоте вытянутыми руками и рухнул навзничь.
Он вынырнул из мрака забытья, как из глубины вод, и понял, что лежит на полке в своей каюте. Кто-то перенес его, сунул под голову свернутое пальто и расстегнул на груди рубашку. Гольдеру показалось, что рядом никого нет, и им овладел страх, но тут за его спиной раздался шепот:
— Мсье…
Гольдер сделал попытку пошевелиться, и юноша наклонился ближе:
— Боже, вам лучше, мсье?
Долгое, почти бесконечное мгновение Гольдер двигал губами, вспоминая, как произносятся человеческие слова. Наконец ему удалось выговорить:
— Зажги…