Цирюльник оказался коринфянином; в Сиракузах все цирюльники коринфяне, во всяком случае так они говорят. Когда он спросил меня, откуда я и почему и всё такое, я не стал скрывать ничего, кроме того что знаю Диона; смысла не было прятаться. Он пересказал мою историю через плечо, пока полотенца раскладывал; и тотчас, чтобы избавить его от неудобства, народ подошел поближе и расселся вокруг меня. Несколько человек сразу же предложили мне вина. Это было совершенно немыслимо в городе, тут же за стеной. Здесь ты чувствовал себя среди своих. Актеры понимают друг друга, как собаки.

Никто не удивился, что добравшись в такую даль за бесплатно я решил остаться и посмотреть город, прежде чем возвращаться домой. Цирюльник, он же и хозяин харчевни, представил меня ведущим актерам, сидевшим у него, и нескольким старикам; те, скорее всего, проводили там целые дни. Потом он вспомнил, что хормейстер Дионисия, который должен был работать с «Выкупом за Гектора», живет неподалеку — и послал кого-то, чтобы привели. Тем временем все рассказывали мне о фатальном пире Дионисия; кто-то добавил, что вообще говоря он был трезвенник и мог бы еще жить да жить, если бы попривычнее был к вину. Говорили они и о пьесах, которые ставил Дионисий; при этом в словах ведущих актеров звучала масса вкрадчивого злословия, в Афинах столько не бывает; я решил, это потому, что им приходилось соперничать за милости тирана. Больше всех мне там понравился трагик на вторых ролях по имени Менекрат. Он казался разговорчивым, а я еще не успел узнать ничего полезного; потому спросил его, будет ли Дионисий Младший таким же щедрым патроном, как его отец.

Все разом умолкли и стали озираться, на случай шпионов; даже здесь мы всё-таки были в Сиракузах. Но, похоже, никого подозрительного не обнаружили. Менекрат улыбнулся, сверкнув отличными белыми зубами; он был смуглым почти до черноты, с горбатым нумидийским носом.

— Дорогой мой Никерат! Это загадка Сфинкса. Никто ничего не знает; ни о театре, ни о чём бы то ни было. Если хочешь моё мнение, Дионисий Младший мечтает понять, что он из себя представляет, больше чем кто-либо другой. С тех пор, как он перестал в игрушки играть, он не решался быть никем и ничем таким, что человек с положением мог бы принять всерьез. Он даже никогда не смеялся в комедии, пока не засмеются все остальные вокруг. Со слезами у него полегче; я однажды заставил его расплакаться. Вот и всё, что о нем известно. Быть может, он сидит сейчас, как актер без маски, и ждет чтобы кто-нибудь написал ему роль.

— Или наоборот, — возразил человек с плоскими пальцами флейтиста. — Как раз сейчас снимает маску, которую играл всё это время, чтобы раскланяться и показать свое настоящее лицо.

Тут вошел хормейстер, небольшенький бесцеремонный человечек, который знал артистов по всей Греции и требовал от них новостей; так что мне пришлось заговорить о театре. В конце концов, театр был средоточием жизни всех этих людей; да и меня самого только несчастный случай заставил заиметь другие интересы.

Что дальше? С того момента, как я ступил на берег, никаких идей у меня не прибавилось. Будь это кто другой, я просто пришел бы к Диону и спросил бы, чем могу быть полезен. Но в нынешних обстоятельствах это было исключено. Слишком похоже получилось бы на выход с репликой «Вот он я! Столько проехал и остался на мели, без работы. Ты меня нанимал — так изволь позаботиться обо мне.»

Цирюльник закончил со мной, наступил полдень. Но Менекрат не позволил мне заказать еду и угостил меня отменной тушеной рыбой. А потом, когда мы поели, сказал, что раз уж я собрался знакомиться с городом, он будет счастлив показать мне Сиракузы и предложить свободную кровать в своем доме.

Это было знамением на перепутье. Человек мне явно нравился; вдобавок он любил поболтать и мог знать что-нибудь полезное. А артистов Диониса связывает целая сеть гостеприимства по всей Элладе; само собой разумелось, что когда он в следующий раз появится в Афинах, я точно так же буду вести себя с ним; потому можно было соглашаться на его предложение, ничуть не унижаясь. Мне крупно повезло; тем более, что не совсем было ясно, когда и как я буду добираться домой.

— Тебе стоило приехать хотя бы ради того, чтобы похороны увидеть, — сказал он между прочим. — Это всегда большое представление с важными людьми; а тут наверняка будет нечто эпохальное.

— Да уж, — согласился хормейстер. — Ведь Дионисий два поколения правил, если по нормальному счету.

Я спросил, на ком организация ритуалов.

— Ну как же, — ответили они. — Конечно, наследник этим займется, кому ж еще. Молодой Дионисий.

Ясно, в отношении наследника никто не сомневался. Хотел бы я знать, что творится в крепости; но не похоже было, что хоть когда-нибудь узнаю.

Менекрат жил на небольшой улочке, в хорошей чистой комнате с побеленными стенами, выходившей во двор. Он показал мне мою кровать, сам свалился на свою — и моментально уснул, как все в тех краях в это время дня. Весна только начиналась, но было очень тепло. Непривычный к этому, я лежал и думал, глядя через окно во двор, с его зеленой тенью пальм и лиан.

Когда тени стали удлиняться, Менекрат проснулся. Мы стали умываться колодезной водой. Он предложил:

— Давай-ка сходим посмотрим, вернулся ли Теор. Он уже должен бы успеть очиститься от мертвецкой. У него мы узнаем что-нибудь из первых рук.

По дороге — в узком кривом переулке, где даже двоим невозможно было идти рядом, — я спросил, кто такой этот Теор.

— О! Это гордость нашей семьи. Он работает у Леонтия, врача; припарки ставит и всё такое. Он вместе с хозяином, и еще с одним великим доктором, Ятроклом, три дня в Ортидже провели, взаперти. Моя двоюродная (он ее муж) едва с ума не сошла, бедная девочка. Говорила, если Архонт умрет, то их всех казнят. Я ее старался успокоить; ведь никто так не переживал за жизнь нашего старика, как Теор.

О Аполлон, подумал я, ты не оставил в беде слугу твоего.

— Меня он не одобряет, — добавил Менекрат. — Полагает, мне надо было предвидеть, что такой достойный человек породнится с нашей семьей, и выбрать себе другую профессию. Но мы от него обязательно услышим что-нибудь. Слишком он любит похвастаться, чтобы ничего не сказать.

Ребятишки, игравшие на улице, сказали, что он уже вернулся. Небольшая комната в доме Теора быстро заполнялась толпой родственников и знакомых. Женщины прятались внутри, но их было столько, что занавеска в дверях выпирала; а двое крошечных мальчишек бегали под ногами, как цыплята. Сесть было некуда. Теор, массивный малый с длинной бородой и манерами, позаимствованными у хозяина, разглагольствовал, стоя у очага. Менекрата он принял снисходительно, но меня вполне учтиво. Я заметил, что вся семья, кроме Менекрата, была белокурой и выглядела совсем по-гречески. На Сицилии такое часто бывает.

Я сокращу вступительное слово Теора, в котором описывались все симптомы заболевания Дионисия от первой дрожи и до трупного окоченения; такие как рвота, потливость, понос и так далее, со всеми подробностями лечения. Он описывал, как каждый раз, когда Леонтий посылал его за чем-нибудь, стража обыскивала его прежде чем впустить обратно к больному…