Фингал старый друг ему все же поставил. И со свадьбой приказал поторопиться.

– Чем ты вообще думал! – он взъерошил шевелюру на затылке, пытаясь одновременно справиться с похмельем и принять правильное решение.

– Прости, – Соловей уставился в потолок, прикладывая к фингалу на челюсти бокал со льдом.

– Чтобы завтра же заявление в ЗАГС подали! – все еще бушевал Финн.

– Да подадим, не сомневайся. И вообще, я Секлетинью к себе заберу, дом почти готов, вам с Ариной проще будет, – попытался подсластить пилюлю Горецкий.

– Вот тебе, а не к себе! – Марк выразительно поднес к носу Антона кулак, – пока кольцо на палец не надел – моя дочь живет тут!

– Ладно-ладно! – примирительно проговорил Соловей, – ну пусть хоть съездит, посмотрит. Там отделка идет, еще есть шанс что-то поменять.

– Это уж сами, как договоритесь! И чтобы училась!

– Финн, я не дурак и не сволочь, – серьезно сказал Горецкий, – Клеточку не обижу.

– Ну-ну, – неопределенно отозвался Трунов и поторопил: – все, вали к себе, мне Арину повидать надо!

Соловей вымелся без разговоров. В коридоре постоял немного, размышляя – куда податься, и все же пошел в свою комнату. Секлетиньи там не было. Кровать закинута, но не заправлена. Это немного раздражала, так что Антон сдернул все, чтобы заправить как следует и… уставился на расплывшееся пятно в центре. Ругнулся сдавленно, чувствуя, что на шее затягивается удавка, сорвал простыню, кинул в угол, к грязной форме, и застелил кровать так. Потом пошел в душ, успокаивать нервы и приводить себя в порядок, а когда наконец ледяная вода охладила голову – оделся и пошел искать Секлетинью. Сам накосячил, сам будет исправлять.

Девчонка обнаружилась на застекленной веранде. Метель улеглась, засыпав сад снегом. Выглянуло солнце и казалось, что за окном почти весна. Теперь Клеточка не выглядела яростной ночной соблазнительницей – бледная, зажатая, она куталась в огромный свитер, держа в руках чашку какао. Легкий аромат шоколада придавал картине очарования, но у Соловья опять шевельнулись подозрения. Очень уж… красиво все было.

– Гхм, – прокашлялся он.

Секлетинья дернулась, чуть не облилась, но, к счастью, напитка в кружке оставалось мало. Обернулась, вскинула на него настороженные глаза, и запунцовела, как шиповник.

– Я с твоим отцом поговорил… В общем завтра в ЗАГС поедем, заявление подавать.

Горецкий чувствовал себя неловко, но не привык сдаваться.

– В ЗАГС? – в голосе Клеточки было искреннее удивления.

– Сегодня еще Арину навестим, а завтра в ЗАГС, – повторил Соловей. – Еще сегодня надо в мой дом заехать.

– В дом? – кажется девчонка совсем растерялась.

– Там отделку начали, но еще комнаты свободные есть. Выберешь себе, скажешь, как тебе надо все сделают.

На глаза дочери Финна внезапно набежали слезы, но она их сдержала и кивнула:

– Хорошо.

И отвернулась. Антон еще постоял, топчась на месте, но понял, что его просят уйти и ушел. А Секлетинья долго смотрела ему вслед и думала – когда же она так ошиблась?

Перемену во внучке немедля заметила Маргарита Александровна. Ей даже не надо было видеть простыню, которую с изумлением крутила в руках Фира Моисеевна. Точно такой же удивленный взгляд был у Милки. Правда дочь светилась от радости, а внучка… Внучка грустит и едва сдерживает слезы. Позвав Клеточку по какому-то пустяку к себе в комнату, бабушка крепко ее обняла и спросила:

– Что случилось, Клеточка?

И… водопад прорвало! Когда слезы немного утихли, Секлетинья смогла объяснить все более связно. Да, влюбилась. Да, понимала, что не пара и потому держала себя в руках. Пыталась найти кого-то другого, но сердце не лежало. А вчера… А он ушел. Оставил одну. А потом сказал собираться в ЗАГС. Ни слова о любви, о чувствах. Просто приказ быть готовой и все. Она ждала хотя бы ласкового слова, вопроса о самочувствии…

– Живот болит? – сразу среагировала бабушка.

– Тянет немного, – покраснела внучка.

– Душ не помог?

– Стало лучше, – потупилась Клеточка, и добавила: – Фира Моисеевна мне какао налила, сказала, что я бледненькая.

– Надо будет до врача дойти, – вздохнула Маргарита Александровна. – А пока надо решить, что сегодня будем делать?

– К Арине надо съездить, – вздохнула Секлетинья, – а потом Антон меня позвал свой дом посмотреть, чтобы отделку выбрать.

– Ну так съезди, – подбодрила внучку бабушка, – может он тут с тобой поговорить стесняется, а на своей территории отважится.

Клеточка утерла слезы, собралась и через час вместе со всеми поехала в роддом к мачехе.

Арина все еще была очень бледной, но улыбалась. Финн горделиво держал на руках крохотный сверток, и все не мог на него налюбоваться.

– А как брата назовете? – спросила Клеточка, когда от сюсюканья заложила уши.

Супруги озадаченно переглянулись.

– Мы девочку ждали, – протянула Арина, – хотели Юлей назвать…

– Мда, – хмыкнула Секлетинья, – мальчика с именем Юлий однозначно будут дразнить. Или Цезарем, или… конем!

Все посмеялись, но вопрос с именем остался висеть в воздухе.

– Пусть этот вопрос мама с папой решают! – Маргарита Александровна подмигнула внучке и вытащила ее из палаты. – Давай, поезжай со своим Соловьем! А я Марку скажу, где вы.

Радостно чмокнув бабулю в щеку, Секлетинья умчалась вниз, к машине Горецкого. Тот молча открыл ей дверцу, усадил, пристегнул, вызвав прилив крови к лицу, и сел за руль.

Дом для себя Антон построил далеко. Выкупил несколько участков у леса. Огородил, заказал проект, заложил фундамент – и все неспешно, осмотрительно. Так что стройка заняла полных три года, но теперь уже перешли к стадии обоев и штор, и в доме вполне можно было жить.

Вообще Горецкий строил дом, как будущее семейное гнездо, но почему-то абсолютно не представлял, какой будет его жена. Поэтому всю дорогу он бросал на Секлетинью испытующие взгляды – понравится ли ей его дом?

Она в свою очередь изучала дорогу, и думала, как бы начать разговор. С претензий – не хотелось. Но каждый раз подкатывала обида, стоило вспомнить утро, собственную растерянность и… подслушанный разговор. Антон рассказал все отцу! Признался, что не хотел ее! «Бес попутал»! Потом раздались эти страшные звуки ударов – Клеточка едва не ворвалась в комнату родителя, но потом все стихло и речь пошла… о свадьбе. Но в таком ключе… Словно она товар, переходящий из рук отца в руки Горецкого. Ни слова о чувствах – брачный договор, приданое, доля в фирме…

Она тогда зажала себе рот рукой и убежала в комнату. Долго-долго мылась под душем, а потом пошла на кухню, чтобы выпить горячего чая. Секлетинью трясло от нервного напряжения, и Фира Моисеевна сунула ей какао, приговаривая, что это лучшее лекарство от дурных снов. От горячего сладкого шоколада действительно стало легче. А потом пришел Горецкий и все повторил – свадьба, выбор отдельной спальни… Почему отдельной? Разве муж и жена не спят вместе? Отец вон даже кроватку из детской к себе перетащил, чтобы Арина ночью спала спокойно.