— Это не твоя вина, — пробормотала Мадлен. Она потянулась и свесила ноги с кровати. Затем взглянула на него. — Ты спросил, почему я решила рассказать тебе об этом подземном бункере.

Брюс молча кивнул, ожидая продолжения.

— После смерти твоих родителей как ты справлялся с утратой?

Брюса словно обухом по голове огрели. «Осторожнее».

— Какое это имеет отношение к делу?

Девушка свела плечи вместе и стала казаться еще более миниатюрной.

— Люди всегда ждут, что ты быстро оправишься от потери, не так ли? — Мадлен отвернулась в сторону. — Первые несколько месяцев все тебе сочувствуют. Затем, постепенно, о тебе начинают забывать, и однажды ты обнаруживаешь, что стоишь на кладбище в одиночку и гадаешь, почему все остальные смогли переключиться и заняться своими делами, а ты стоишь тут и молча несешь на себе точно такое же бремя, и тебе по-прежнему больно. Людям надоедает твоя скорбь. Они хотят говорить о чем-то новом. И ты перестаешь рассказывать, как тебе больно, потому что не хочешь никому надоедать.

Брюс почувствовал, что согласно кивает. А затем из него хлынули слова. Он услышал, как рассказывает о своих днях до и после театра. Услышал полные гнева слова, обращенные к ней, к каждому преступнику, который убивал невинных, оставляя живых пытаться склеить свою жизнь по кусочкам.

Когда он закончил, он почти ожидал, что Мадлен снова будет улыбаться и издеваться над ним, дразнить, что выудила из него столько информации. Но она просто повернулась и уставилась прямо на него своими темными, безжизненными, словно открытая могила, глазами.

Зачем он все это рассказал? Неужели он хотел, чтобы она поняла, какую боль причинила другим людям? Или же он хотел, чтобы она услышала его боль, тогда ему было бы легче понять ее?

— Мою мать отправили в тюрьму за убийство, — спустя какое-то время ответила она, — она совершила его из любви к моему брату.

А вот это было неожиданно. Брюс не знал, за что ее мать приговорили к тюремному сроку. Он вообще ничего не знал о ее семье.

— Твоему брату? — переспросил он.

Мадлен кивнула.

— У меня есть старший брат. Когда он был совсем молод, он серьезно заболел — его суставы поразили какие-то редкие бактерии. Инфекция постепенно съедала его, он испытывал ужасные боли. — Она остановилась, нахмурившись под гнетом воспоминаний. Брюс никогда не видел ее такой — на помрачневшем лице Мадлен было точно такое же выражение, как у Брюса в первые месяцы после трагедии. — Моя мама отдала всю себя спасению сына. Она возила его по разным клиникам, но везде получала отказ. Она была профессором, но денег у нас особо не было. А наша страховка годилась только курам на смех. Она и близко не могла покрыть стоимости лечения. Тогда мама нашла себе дополнительные подработки. — Девушка глубоко вздохнула. Брюс почувствовал приступ вины из-за того, что ему в очередной раз напомнили, что он богат, а другие люди — нет. — Наконец, она нашла доктора, который согласился принять моего брата. Мы были в восторге.

Пока она говорила, в воображении Брюса возникали картины — вот женщина сидит возле постели своего сына, уткнувшись головой в ладони. Вот она раз за разом обращается в различные клиники и с каждым разом все глубже погружается в отчаяние.

— Что же случилось?

— Мой брат скончался под наблюдением этого доктора. Та утверждала, что ничего не могла поделать и что болезнь, наконец, поборола моего брата. Но мама ей не поверила. Что-то было не так. Так что однажды вечером она вломилась в кабинет врача и просмотрела ее бумаги. Оказалось, эта докторша вообще не заботилась о нашем брате. Она просто брала наши деньги и кормила его плацебо и подслащенной водой. — Мадлен посмотрела на Брюса. — Докторша вернулась в свой кабинет, пока мама еще была там. Мама даже не сильно ее ударила — но этого оказалось достаточно, чтобы убить. Это был несчастный случай.

Мадлен замолчала, но тишина внезапно показалась невыносимой.

— Мне очень жаль, — выдавил из себя Брюс. Что он еще мог сказать? Что еще хоть кто-то мог ему сказать после смерти его родителей?

— Она умерла в тюрьме. Никто так и не сказал мне точно, что с ней случилось, но я видела, как там обходились с заключенными. — Мадлен пожала плечами, как будто полностью смирилась с этой информацией. Взгляд Брюса метнулся к ее синякам. — Пока она сидела в тюрьме, я наблюдала за тем, как всякие богатеи избегают реальных сроков. Я взломала тюремную систему и выяснила, что богатеи всегда избегают тюрьмы и отделываются домашним арестом. Тем временем моя мама сгнила за решеткой. У нас не было денег. Мне было десять лет.

«Десять лет». Информация ударила Брюса словно обухом. Внезапно он вспомнил себя в этом возрасте, вспомнил, как он первый раз в одиночку отправился в школу. Вспомнил, как он вставал каждое утро, зная, что вечером его заберут не папа с мамой, а Альфред. Интересно, как тогда выглядела Мадлен? Маленькая, изящная девочка с длинными волосами и пустыми глазами? Она тоже ходила в школу одна? Куда она пошла, без опекуна или денег, способных ее защитить? Как она оказалась здесь, за решеткой? Еще одна убийца, которая вывела преступление своей матери на новый уровень.

Интересно, Драккон знала эти детали биографии Мадлен? Брюс очень сомневался в этом — женщина была жесткой, но не жестокой.

— Ты как-то спросил меня, почему я совершила эти убийства, — закончила она, — скажи мне, Брюс Уэйн, неужели ты считаешь меня таким же хладнокровным убийцей, как того негодяя, что застрелил твоих родителей? Ты считаешь, что я должна гореть в аду? Что я заслуживаю казни от смертельной инъекции? — Она оскалилась. — Ты же миллиардер. Но что ты на самом деле обо мне знаешь? Разве способен кто-то вроде тебя на самом деле понять отчаяние?

«Не доверяй никому, подозревай каждого». Мысли в его голове путались. Воспоминания о лежащих на мокрой мостовой родителях перемешивались с изображением одинокой маленькой девочки, потерявшейся без своих мамы и брата. Брюс тряхнул головой и нахмурился.

— Если бы Драккон знала о том, что с тобой происходит, она бы никогда этого не одобрила. Я сомневаюсь, чтобы даже доктор Джеймс на такое пошла.

Мадлен презрительно фыркнула. Девушка встала с постели и подошла к окну так близко, что теперь их с Брюсом разделяло только тоненькое стекло и еще несколько сантиметров.

— Ты по-прежнему такой доверчивый. Никому нет дела до того, что со мной происходит, — подытожила она, — от меня им нужна только информация. Скорее всего, они перестанут тебя сюда пускать. — Она заколебалась, потом продолжила: — Я не хочу видеть, как Готэм сгорит, но я скорее умру, чем выдам им напрямую все, что знаю.

Взгляд девушки смягчился, и теперь Брюс смог разглядеть, что ее глаза никогда и не были слишком темными — время от времени, когда на них под нужным углом попадал свет, юноша видел оттенки орехового и каштанового цветов. Если бы их не разделяло стекло, если бы Мадлен не была узницей в подобном месте, Брюс бы посчитал их близость неуклюжей, даже интимной.