Но мне так и не удается выяснить это, потому что его мама не возвращается в комнату — вместо этого она зовет к себе Сина.

Син взволнованно смотрит на меня, прежде чем встать и выйти из комнаты. Я скрещиваю пальцы в кармане и стараюсь казаться спокойным, показать, что мне плевать, что я сильнее, чем я есть на самом деле.

Лед понемногу стягивает мою кожу, звездочки в моей голове начинают мерцать и гаснуть по очереди, и я уже могу сосредоточиться на словах, доносящихся из кухни в другой стороне дома.

Но я не могу ничего разобрать, поэтому я просто ложусь, откидываясь назад, прямо на скомканное за моей спиной одеяло.

Закрыв глаза, легко думать о том, что все пошло наперекосяк, о том, как я все испортил с Рианной, как сильно теперь возненавидят меня Джордан и Кейт и все их дружки, кроме Сина. Так же легко мне думать о той машине — как близко она была, как легко было открыть дверь, чтобы сесть рядом с мужчиной, который хотел, чтобы я сел рядом.

Я думаю о том, где бы я сейчас был, если бы сел в машину. Может быть, в Портленде, в центре города, где магазины уже готовились бы к закрытию, отыскивая переулок, где не так людно и где я мог бы свернуться калачиком и закрыть глаза, как сейчас.

Но потом я думаю, что мог уехать намного дальше, чем сейчас, я мог оказаться там, где живет тот мужик, лежать не на кровати Сина, а на его, зная, что я, вероятно, позволил бы ему делать все, что он захочет, что я делал бы все, что он мне скажет, что я бы не оказался неподалеку отсюда и не ввязался бы в драку, потому что не встретил бы Джордана. Я бы разделся для него так же, как я это делал для Роя, и вот тогда я понял, что, убегая, я ничего не смогу изменить к лучшему и что Рианна права, потому что те вещи, которых я боюсь, — они со мной, и неважно, где я, ведь они не привязаны к конкретному месту, они привязаны ко мне.

— Она позвонила твоим родителям, — говорит Син, входя в комнату — волоча ноги, опустив голову, ощущая свою возможную вину в том, что у него такая мама.

— Я догадался, — я только слегка приподнимаю голову с одеяла. — Они уже выехали за мной?

Он качает головой.

— Они сказали, что ты можешь остаться у нас на ночь, если не хочешь возвращаться домой, —

говорит он и добавляет, что его мама не возражает, но только если с утра она отвезет меня домой.

Я думал, что мой отец сорвется с места, как только мама Сина произнесет мое имя, думал, что он приедет сюда, будет рваться в комнату Сина, чтобы только вытащить меня отсюда за волосы. Видимо, я плохо его знаю. — Ну что скажешь — круто? — спрашивает Син. Ну да, ему ведь надо пойти к маме и сказать, что я решил.

Я спрашиваю его, могу ли я еще раз включить магнитофон — надеясь на то, что музыка избавит меня от необходимости думать обо всем этом, хотя бы до утра, надеясь, что мы прослушаем все диски, какие у него есть. Надеясь, что он доскажет мне истории, связанные с ними. И о том, что его брат оставил их ему при условии, что он не расставит их по-другому, потому что они рассортированы по настроению, что сохранит их все — даже те, на которых его брат написал: «УНИЧТОЖИТЬ ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ», потому что считал эти альбомы полным отстоем и говорил, что хранит их только ради коллекции.

— Конечно, — говорит Син.

— Тогда да — круто.

8 часов 03 минуты. Среда

Обе машины стоят возле дома, где ни одна из них не должна сейчас стоять.

Обе машины должны стоять возле офиса.

И отец, и Дженет должны быть на работе, а я должен быть в школе, но никто из нас не находится там, где ему положено, поскольку все трое собрались за кухонным столом.

Меня спросили «как я?» и «что у меня с глазом?», как только я вошел в дверь. Я пожал плечами в ответ.

Никто не знал, что говорить дальше, поэтому много времени прошло, пока мы молча прочищали горло. Даже собака не желала прерывать молчания своим лаем или попрошайничеством. Она смирно сидела на кафеле, глядя на нас, будто понимая, что мы тщательно обдумываем слова и что это будет серьезный разговор.

— А где Поли? — спрашиваю я, потому что мне тяжело вынести то, как они смотрят на меня, и потому что мне ничего другого не приходит в голову, и я уставился на пустой стул, чтобы не смотреть на них.

— Она в школе, — отвечает Дженет. Вежливый ответ на вежливый вопрос.

— Там где должен быть и я, да? — Я взглянул на отца впервые с той минуты, как вошел. Я знаю, что это именно то, что он думает, я знаю, это именно то, что он собирался сказать, когда закусил губу и позволил Дженет вежливо ответить на мой вопрос.

— Бенджи, не надо, — произносит он, качая головой, громко сопя носом, когда его лицо начинает краснеть.

— Не надо чего? — спрашиваю я, с вызовом отвечая на его взгляд, прекрасно понимая, что он имеет в виду, и мне плевать, разозлится он или нет, потому что, как бы то ни было, он не имеет на это права, потому что речь идет не о нем.

— Не выводи меня из себя! — кричит он.

Я чувствую, как загораются мои глаза, как вокруг меня смыкаются джунгли, и я чувствую, что мне необходимо защищаться от демонов, пусть даже спрятавшись от них.

— Вы оба, прекратите, — говорит Дженет. — Я не собираюсь сидеть здесь и спокойно слушать, как вы оба кричите, орете, ненавидите друг друга! — Она делает глубокий вдох и ждет, когда мы с отцом перестанем смотреть друг на друга, как враги в военных фильмах. — Главное — это то, зачем мы собрались здесь сегодня… Можно хоть немного понимания? — Она выпрямляется, убирает локти со стола и отодвигает сной стул.

Я понимаю, что она расстроена больше, чем мой отец, она чуть не плачет, но сдерживается, встает и подходит к раковине, спрашивает, хотим ли мы чего-нибудь попить.

— Я как-то пытался с ним поговорить, Дженет, но он не захотел, — говорит отец, начиная привычный процесс, играя роль адвоката и отводя Дженет роль судьи. А я, судя по всему, являюсь подсудимым.

— Это моя вина? Я думаю, что я во всем виноват! — кричу я.

Отец не произносит ни единого слова, слова горят под его побагровевшими щеками, он не произносит их, потому что Дженет кидает свой стакан обратно в мойку, выговаривая лишь одно слово:

— ДОВОЛЬНО!

Собака медленно уходит с ее пути, медленно выходит из комнаты.

— Никто не виноват, ясно? — говорит она нам двоим. — Или все это наша общая вина, и моя в том числе, потому что я прочла твои дневники, и твоя, потому что ты сбежал, и твоя тоже, потому что ты ничего не слушал, пусть даже ничего не было сказано.

Зависает пауза, пока мы все переводим дыхание — за это время Дженет садится на свое место, за это время каждый из нас вспоминает каждую минуту нашей совместной жизни, с того момента, как мой отец встретил меня на автобусной остановке недели, недели и недели назад.