Дядя сопровождал меня в Дафуре, когда я впервые участвовала во всеобщих гражданских мирных переговорах Судана, организовывала поэтические чтения, чтобы сдвинуться с мертвой точки и заодно собрать «мечты о мире» других людей. Тогда он задал мне тот же самый вопрос, который готов был сорваться с его губ теперь, когда я закидывала очередную пару штанов в рюкзак: «Ты что, штаны будешь носить?». Мерзли все, начиная с рядом стоящей сестры, заканчивая членами семьи, которые тоже собирали вещи (мы складывали в дорогу все одеяла, потому что знали, как много будет людей).

— Кхалу, мы в самом деле пройдем тысячу километров, — начала я, беря следующую пару штанов под его внимательным взглядом, — я хочу уложиться в график, а не переживать из-за подолов юбок и дурацких правил.

Сердце в это мгновение запнулось, потому что я знала, что аккуратное и умное отношение к правилам — залог успешного создания безопасного места для проведения мирных переговоров, где люди могли спокойно поговорить о судьбе Судана.

Такие незначительные обстоятельства убеждают меня в важности и силе, заключенных в нашем умении реорганизовывать пространство. Когда война столького нас лишила, двоюродная бабушка, матриарх этого дома, бесчисленное количество раз украшала и заново отделывала его, и все мое детство она сохраняла сад, чтобы поддерживать в нас веру вопреки реву военных самолетов и страху неизвестности. Создание домашнего уюта принимает совершенно иное значение, когда сам дом горит. Тети, в свою очередь, взялись за собственное образование и образование своих детей: одни после многолетнего отсутствия вернулись в школы, другие начали искать работу в организациях, способных изменить обстановку, в которой мы жили. Каждый в нашей семье внес свой вклад, стараясь не отводить взгляда от будущего, которое норовило исчезнуть в надвигающемся хаосе. Так что вот она, я, идущая по их стопам, стою в том же доме, где ребенком пряталась под кроватью, и спорю с дядей о значении моей одежды, которая как-то может изменить ход событий в освобождении Судана.

Я каждый раз удивляюсь, когда люди в первую очередь при оценке моей деятельности в мирном устройстве и инициативе масс в полицейском государстве опираются не на мои идеи, посыл или намерения, а на мой внешний вид. Все остальное оценивается уже после того, как обсуждено, во что я одета и может ли «девчонка» зайти так далеко. В такие моменты я думаю о женщинах, находящихся у власти, или об актрисах, о певицах, просто о молодых женщинах; о том, как они постоянно играют на сцене и за ее пределами; о выводах, которые люди уже успели сделать о женщинах еще до того, как они успели открыть рот.

«Вы всерьез? Мы тут собираемся переписывать историю, а вас беспокоит, во что я одета?!» Тут еще важно понять одну вещь: я ношу хиджаб с одиннадцати лет, причем решение я приняла самостоятельно. Теперь же мне впервые начало казаться, что этот выбор у меня отняли, словно часть моей веры, которую я считала только своей, оказалась вдруг в чужих руках.

Впрочем, дядю я не виню, потому что он отталкивается от собственного опыта: за годы с начала войны он видел, как многие девушки подвергались остракизму за то, что надевали брюки. Будучи адвокатом, ему довелось встать на защиту многих из них, и нет ничего хуже насилия над женщинами практически на ежедневной основе. Девушек могли даже арестовать за непотребство, о чем мне через несколько месяцев после появления у здания суда во время проведения повторного слушания по делу Нуры Хуссейн[35] аккуратно напомнила тетя. Тогда она мне сказала следующее: «Если тебя арестуют за внешний вид, тебе не удастся помочь обжаловать смертный приговор для Нуры». Нам удалось спасти Нуру от смерти, и моя одежда оказалась совершенно ни при чем, но эта история — для другого раза.

Подводя итог, думаю, что перемены действительно начинаются с дома, за обеденным столом, в разговоре, в доли секунды, в мгновения тишины, исполненные решимости. Моя одежда стала иметь такое же большое значение, как митинг или мирные переговоры. Само мое существование стало протестом. По этой причине я уверена, что борьба в поддержку феминизма должна вестись по всем фронтам, во всех отношениях, потому что если мы не отстоим равноправие в малом масштабе, то проиграем эту битву в большом. Публичных протестов недостаточно, если мы не боремся каждый день на личном уровне. И иногда эта борьба может выражаться в такой простой вещи, как взять в поездку штаны.