Карлик, перед которым я отчитываюсь, пришел меня проведать, когда я сидела и размышляла перед пустым экраном.

— Приветик.

Я подняла на него глаза:

— А-а, привет, Лайам.

— Здравствуй, Лиз. Тебе уже лучше?

— Вполне.

— Зубы не беспокоят?

— Зубы? — Я не сразу сообразила, о чем он. — Ах да, операция. Совсем из головы вылетело. Да, зубы в порядке. Лучше не бывает.

— Как провела неделю?

— Не знаю, с чего и начать, Лайам. — С Хейла-Боппа? С палаты интенсивной терапии? — Неделя была богата на события.

Он сказал заговорщическим тоном:

— Донна проболталась, что у тебя было опухшее лицо, все в синяках.

— Она чего только не говорит, верно?

Лайам усмехнулся.

— Да уж, чего только. Лайам…

Он — коротышка; вернее сказать, ниже меня, а я невысокая (и к тому же толстая, а волосы у меня рыжие и вьются). Этот человек не без претензий — такое чувство, будто однажды он начитался «правил хорошего тона» из старых затхлых журнальчиков «Эсквайр». В таких раньше печатали статейки на вымирающие темы: «Ричард Никсон» или «Партии у руля». Впрочем, все впечатление мигом испаряется, стоит только взглянуть на его ботинки, сшитые из тусклой свиной кожи, типичной для собачьих поводков и тяжелых физкультурных мячей. Его обувь говорит сама за себя, а именно: «Шестьдесят девять долларов девяносто пять центов». У Лайама имеется пять костюмов, по одному на каждый рабочий день, да все впечатление портят эти неудачные ботинки, которые он, вероятно, выторговал на блошином рынке за аккумулятор с оторванными контактами. Или нет — приобрел на распродаже в торговом центре «Метротаун молл» за сорок девять долларов девяноста пять центов и считает, что они вполне пригодны для носки. В этом он весь, наш Лайам: в последний, решающий момент его подводит объективность.

Еще он носит мягкую фетровую шляпу а-ля «Индиана Джонс и искатели потерянного ковчега». Пару лет назад Лайам пытался экспериментировать с трехдневной щетиной, которая не одну неделю служила объектом издевок сотрудниц из отдела информации.

Но подождите-ка минутку, не я ли совсем недавно отрицала важность внешности человека? Ну да, это верно в отношении главных героев. Что же до описания эпизодических персонажей — тут автору дается полная свобода. Я всегда сочувствовала актерам кино и телевидения, у которых запоминающийся типаж при том, что фамилия сразу вылетает из головы. Их легко узнают в лицо, и в этом заключается суть их популярности у режиссеров.

Лайам удалился, а я открыла кое-какие файлы и стала брезгливо копаться в них, словно в жареной печенке с луком, когда, на мое счастье, зазвонил телефон. Джереми хотел похвастаться первой заключенной сделкой. Я сказала:

— Что ж, поздравляю, у тебя настоящий талант, притвора.

— Кен сегодня последний день на работе, мне очень хотелось его порадовать. И совсем не сложно оказалось. Пришла дамочка с явными симптомами «гриппа яппи» — да уж, болезнь двадцатого века. Ну мы и прилегли с ней на последнюю «супермодель для ультраотдыха» (кстати, Кен совершенно прав: сплошное надувательство). А потом, вот умора, взяли да и проспали целый час, пока Кен нас не растолкал. Бац, а у меня сделка. И еще она всучила свой номер.

— Что ж, прими поздравления. Сколько ей лет?

— Восемьдесят шесть или семь.

— Нет, правда, сколько?

— Ладно. Под сорок.

— Хорошенькая или страхолюдина?

— Ничего для своих лет. Только, я подозреваю, мне ее ожиданий не оправдать — высоко берет. Как бы ни старалась, все время западает на один типаж.

— Знаешь, а у меня однажды был этот «грипп яппи».

— Враки.

— Нет, правда. Десять лет назад — почти год мучилась. Мать сразу сказала, что я все выдумала, и даже слушать жалобы не хотела. Лесли посоветовала сначала завести ребенка, а потом жаловаться на нехватку энергии. Уильям ответил, что, во-первых, мне до «яппи» еще дорасти нужно, а во-вторых, все равно это выдумки.

— А вот и нет.

— Нет, конечно. Сама бы ни за что не поверила, если бы не переболела.

— А ты как себе диагноз поставила?

— Сдала анализы, по всем пунктам — результат положительный. Пришлось смириться.

— Ну, опиши, на что это похоже.

— Первые десять минут, как проснешься, все вроде бы ничего, а потом до самого вечера ходишь, будто вареная. Сил нет, и делать ничего не хочется. На что я только не грешила: молоко, дрожжи, дефицит минеральных веществ, недостаток солнца, избыток солнца, алкоголь, даже вирус Эпштайна-Барра.

— А дальше что было?

— Как-то прошло само собой. Просто так — раз и прекратилось.

Я заметила, что мы слишком близко подобрались к рассеянному склерозу, а Джереми не хотелось в который раз обсуждать симптомы и диагнозы; черный юмор Кена, консультанта по сну, — совсем другое дело. Сын перевел разговор на другую тему.

— Знаешь, все-таки крепкий здоровый сон очень важен. Этак я поставлю рекорд продаж. Увидишь.

— Даже не сомневаюсь.

— Ладно, мне пора. Вечером поболтаем. — И дал отбой.

Вот, пожалуйста, показатель моей неопытности в общении с людьми: когда Донна высунулась из-за перегородки и спросила, кто звонил, я, вместо того чтобы выдумать вразумительную отговорку, ответила: «Сын».

У нее глаза вылезли из орбит, но она быстро вправила их на место.

— Правда?

— Да.

— Как его зовут?

— Джереми.

— В каком он классе?

— Ни в каком. Ему уже двадцать.

Представляю, как лихорадочно забегали мысли у Донны в голове: «Интересно, это родной ребенок или нет? Почему она до сих пор о нем ничего не говорила? Двадцать? Быть может, он не дурен. А если он…» Забавно было наблюдать со стороны, как бедняжку распирает от любопытства.

Я сказала:

— Мне еще надо с документами поработать, Донна. Давай потом поболтаем.

— Какие планы на обед?

— К сожалению, занята. — На самом деле никаких планов у меня не было, зато ее муки превратились в настоящую пытку. Вполне довольная собой я открыла файлы, хотя их содержимое меня ни шиша не интересовало. Джереми был той новой краской на полотне жизни, благодаря которой я стала видна зрителям.

Дома после работы, уплетая макароны с артишоками, мы с Джереми делились впечатлениями прошедшего дня. Парень все схватывал на лету; наверное, это была одна из приятнейших трапез в моей жизни. Даже самые пустячные подробности ежедневной рутины — новый порошковый картридж для ксерокса, неисправный светофор на Марин-драйв — все обрело особое значение. Джереми рассказал о каком-то бродяге, который зашел в магазин вздремнуть. Это было страшно увлекательно.