мое внимание на промелькнувшие какие-то тени, а через мгновение перед нами предстали Петров, солдат Власов и немец, что называется, в одном исподнем. Руки его были связаны за спиной. Рот завязан какой-то тряпкой.

— Подловили, когда вышел во двор до ветру, — пояснил Власов.

Немец, сутулый, со впалой грудью и отвислым брюшком, впечатления грозного вояки не производил. Он был страшно напуган. Уже немолодой, лысый, он судорожно трясся и, похоже, слегка всхлипывал. Я понял, что его надо успокоить, иначе он не сможет идти с нами.

— Развяжите ему рот! Я с ним поговорю, — велел я.

— А он не заорет? — усомнился Власов.

— Не думаю, — заверил я. — Он смертельно перепуган и теперь только и ждет, что его убьют. Надо с ним поговорить по-хорошему.

Петров согласно кивнул, и повязку со рта немца сняли.

Тогда в спокойном тоне я по-немецки сказал:

— Вашей жизни ничто не угрожает. Ведите себя благоразумно.

Немец обрадованно закивал.

— Как ваша фамилия?

— Вальтер Зигерт.

— Кем вы служите?

— Я — радист! — с готовностью произнес немец.

— Скажите, нашего русского солдата три дня назад к вам не приводили?

Немец обрадованно закивал: о да, конечно. И как бы почувствовав, что представилась счастливая возможность завоевать наше доверие, поспешно заявил:

— Я знаю, где этот ваш солдат.

Этого, признаться, я от него не ожидал. Поэтому поспешил выяснить:

— Что вы знаете?

— Он еще здесь, — торопливо заверил немец. — Его содержат в погребе, возле кирхи.

Он указал на церковь, колокольня которой едва была видна в центре села.

— Что же мы теперь предпримем? — обратился я с вопросом уже к Петрову.

— Ничего другого не остается, как рискнуть. Выходите с немцем к той березовой рощице, где мы останавливались, и там нас ждите. Мы с Власовым побродим по селу еще разок. Если почувствуете, что что-то не так, нас не ждите. Доведите этого радиста куда надо.

Я воспринял это как приказ. И мы снова разделились.

Казалось, ночи этой не будет конца. Вначале мы со всеми предосторожностями по задам этого большого села дошли до места, указанного Петровым. Все это время Вальтер Зигерт вел себя вполне терпимо. Он беспрекословно подчинялся нашим требованиям и, даже случайно задев за что-то, в крайнем испуге останавливался. Как видно, он понял, что любое осложнение нежелательно отразится на его судьбе. Нам повезло: у самого въезда в Краснопавловку со стороны хутора Диброво мы вдруг набрели на ранее незамеченный песчаный карьер, где и затаились.

Время тянулось мучительно долго. Мне даже стало казаться, что светящиеся стрелки моих часов перестали двигаться. Успокаивало лишь одно: вокруг стояла глубокая тишина, а это означало, что пока особых причин для волнений не было.

Прошло еще с полчаса тревожного ожидания. По-прежнему все вокруг оставалось спокойным.

Вдруг до нас явственно донесся шорох чьих-то шагов, мелькнули чьи-то силуэты, и в следующее мгновение прямо на нас вышли как раз те, кого мы так ждали. Но их уже было трое. Петров и Власов почти волокли еще кого-то, с трудом передвигавшего ноги. Этот третий был в нашей форме, без головного убора, и никаких сомнений не оставалось, что это был не кто иной, как Глебов.

Позже выяснилось, что до церкви Петров и Власов добрались без помех. Все, о чем сказал наш пленный немец, подтвердилось. Нашли и тот подвал, запертый на засов, в котором Глебов содержался. Да только перед подвалом расхаживал вооруженный немецкий часовой. Незаметно приблизиться к этому погребу не представлялось никакой возможности. Значит, оставалось одно: наблюдать за поведением часового и дожидаться какого-нибудь удобного случая, чтобы его убрать.

Пост оказался сменным. Сдача поста прошла в полном соответствии с уставными требованиями.

Решение пришло неожиданно. Власов, вспомнив о своих детских забавах, с большим искусством вдруг, подражая кошке, протяжно мяукнул: «Мя-у-у!»

Немец продолжал печатать свои четыре шага туда и обратно, не отходя от подвала.

Тогда Власов мяукнул снова. Часовой остановился и прислушался. Воодушевленный этим Власов снова замяукал, уже несколько жалобнее и надрывнее. А это часовому не понравилось. Он свернул к бревнам, сваленным у церкви, за которыми притаились Петров и Власов, и стал, наклонившись, шарить, разыскивая кошку. В следующий миг Власов ударом ножа его свалил. Все остальное оказалось делом техники. Они мигом сняли замок и, спустившись по крутым ступеням, увидели Глебова, избитого и распластавшегося на полу. Он пребывал в полубессознательном состоянии, его растолкали с великим трудом, вывели наверх и, прихватив автомат убитого часового, бросились наутек, волоча за собой податливое тело Глебова.

К счастью, время смены караула еще не наступило, и мы с предельной резвостью устремились по знакомой проселочной дороге к хутору Диброво.

В этот момент позади нас со стороны села Краснопавловка взметнулось в небо несколько осветительных ракет, а от хутора Диброво началась беспорядочная стрельба, очевидно, наугад. Воздух прочертил и минометный залп. Его мины ложились от нас значительно левее. Кто-то выпустил несколько пулеметных очередей. Бородин приметил, откуда стреляли, и, не удержавшись, с молчаливого согласия Петрова, послал туда очередь из ручного пулемета. После этого немцы, видимо, сменили свою позицию и на какое-то время стрельбу прекратили.

Мы успели преодолеть опасную зону и с ходу, как были в одежде, погрузились в болото. Главной задачей теперь было ненароком не выпустить из рук свое оружие и довести на свой край болота Глебова и немца Вальтера Зигерта. С ним все прошло наилучшим образом. Из-за своего роста он в особой поддержке не нуждался. А вот Глебова несколько раз пришлось приподнимать, чтобы не захлебнулся.

На всю жизнь я запомнил, как капитан Кононов, стоя в окопе, громко считал, пока мы переваливались за бруствер:

— Один, два, три, четыре… — А когда ему еще пришлось громко произнести «пять» и «шесть», неожиданно буквально зашелся смехом человека, которому выпала необыкновенная удача.

И его можно было понять. В противном случае, за провал ни с кем не согласованного выхода на сторону врага, его ожидала бы незавидная участь. Переживали за него Свиридов и Папиташвили, готовые разделить с ним ответственность. Ведь они были единой боевой семьей.

Пока я в блиндаже комбата сбрасывал с себя мокрую солдатскую одежду, пропитавшуюся болотным запахом, там собрались все его постоянные обитатели: Кононов, Свиридов и Папиташвили, радостно-возбужденные от успеха. Кроме них, там появился и Безруков — уполномоченный Смерша, держащийся особняком. Он подошел ко мне вплотную и произнес, как бы подчеркивая скрытое значение своих слов:

— Ну ты и даешь!

— Ты это о чем? — не понял я.

— Приехал в полк и сюда с делом и по делу, а вот теперь, надо понимать, от того