История. Историю я люблю, она интересная, рассказывается, как там все раньше было, хорошо, быстро. Как люди жили до восьмидесяти лет и умирали как люди, как их хоронили с почетом в земле или сжигали и развеивали над утренними реками, а пепел некоторых даже в космос вывозили и выкидывали в сторону Солнца, они и сейчас медленно падают в Солнце. И все было раньше здорово, небо голубое, трава зеленая, солнце светит. Оно и сейчас где-то там светит, за тучами. Над Новой Землей оно светит, а летом так вообще за горизонт не заходит.

Вообще я эту историю уже много раз слышал. С первого раза мы очень плохо все запоминаем, особенно историю, нам вдалбливать надо по сорок раз. Но все равно, слушать интересно. К тому же наш учитель частенько рассказывает, чем раньше люди вообще занимались. На рыбалку ездили, спортом всяким увлекались, строили модели железных дорог, пироги с грибами пекли.

Да, раньше все было хорошо.

А потом люди вспомнили про вампиров. Сейчас уже никто не может сказать, с чего все началось, кто подкинул идею, кто сделал первый шаг, этого уже не узнать, но ни с того ни с сего вдруг все как помешались. Наш историк, ну, учитель истории Вячеслав Иванович, он ездил на семинар, в Новую академию наук, так там настоящий историк, человек, им все рассказывал.

Что никакого Погробиньского не было, конечно. Что это легенда – не более того. Никаких ключей, никаких склепов, никакого укуса и проклятия. И что обращение началось не сразу, нет. Люди играли в вампиров достаточно долго. Были написаны книги, сотни книг, были сняты фильмы – тоже много. И мультфильмы. И детские книжки, и даже погремушки. Мода. Увлечение. И ничего не происходило, ничего, все было нормально. А потом, когда вампиры всем надоели, кто-то вспомнил про падших ангелов. Падшие ангелы – вот новый трэнд, вот мода.

Падшие ангелы.

Тому, что произошло дальше, нет никаких научных объяснений. Просто…

Просто Терпение кончилось. Просто Терпению есть границы.

Так тот человек ученый и сказал: «У Него кончилось Терпение». Тогда-то все и полетело. То тут, то там, по Северному полушарию, очагами и в разные стороны, и скоро обращение захватило все, залило страшной черной пеной. Наступило Темное время, темней не бывает, Земля погрузилась во мрак, и если бы не Лунная база, если бы не Новая Земля, то и сейчас ничего бы не осталось совсем.

Кстати, про мрак – это не фигура речи, по всему миру взрывались атомные электростанции и арсеналы, горели леса, разрушались плотины, вулканы проснулись и дымили, дымили, дымили. Атмосфера насытилась пылью и мелкой летучей дрянью, света не стало почти совсем, из-за чего погибла большая часть растений на суше и почти половина в океанах, а из-за растений и животные вымерли, и все по цепочке, и остановить уже было нельзя…

Все эти безобразия продолжались долго. Обращенные метались по планете, нападая друг на друга, на выживших животных, на все, что еще могло двигаться, и даже на то, что уже двигаться не могло. А потом наступила тишина, в которой были лишь вой и скрежет зубовный.

А после тишины пришло понимание.

Те немногие, кто не сгинул, поняли, что дальше так нельзя, и остановились. Они кое-как объединились, отказались от крови и попробовали все наладить, еще очень долго разгоняли невменяемых, жгли безнадежных и бесноватых, а потом собрались, дождались зимы, дождались, пока встанет лед, и отправились на Новую Землю. Ледяной поход.

Я слышал про это с детства. Когда дедушка еще не сидел в колбе, а возле окна, там, где теперь моя кровать, в кресле. Он распутывал бороду и рассказывал про поход, как больше тысячи вупов, в основном молодые, отправились через ледяную пустыню в сторону острова. Про поля плазменных мин, установленных выжившими людьми, на минах испарилась почти половина. Про медведей, растерзавших раненых и калек. Про энтропию – холод и льды, почерневшие от пепла, вызывали мощную энтропию, многие для того, чтобы не окуклиться, вырезали себе веки, а некоторые, заметившие проявившиеся между пальцами перепонки, отсекли себе руки.

До берега острова добрались не более двадцати, и их встретил Белый отряд. Девятнадцать стражей на винтокрылых машинах, они окружили оставшихся и открыли огонь.

Остались четверо. Именно они впервые за много лет смогли побеседовать с человеком. Но люди не хотели возвращаться, и тогда вупы придумали. Сказали, что станут прыгать в вулкан, и началось Великое стояние на Этне. В котором и мой дедушка, между прочим, участвовал. Ну, когда все прыгали и прыгали в вулкан до тех пор, пока люди не согласились вернуться.

Но все равно люди еще почти пятьдесят лет старались держаться от нас подальше, до той поры, пока не придумали надежную вакцину, предотвращающую обращение. И только после этого все стало потихоньку налаживаться. Города почистили, по памяти и по хорошим фильмам восстановили кое-как старую жизнь. В воздух высыпали коагулянт, и тьма свернулась, хотя окончательный свет наступил тоже не сразу. А восстановление шло долго. И до сих пор идет. Людей не хватает, и они все заняты на самых важных постах.

– Я всегда тебе говорила, – прошептала мне в ухо Костромина.

– Что говорила? – не понял я.

– Про Погробиньского. Что его не существует.

– Он существует. Вернее, существовал когда-то…

Я помню, как давно, не знаю, может, лет восемь назад на бульваре Пищевиков стояла кривобокая статуя, похожая на сморщенного гуся, больного сколиозом. Хилые плечи, грудь, выпуклые ребра, ножки кривые, лицо с гнилым подбородком, рыбьи глазки. Стоял так, прогнувшись, опираясь на какую-то странную, непонятную палку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась веслом. Любой, кто видел этого Погробиньского с веслом, немедленно хотел в него плюнуть. Помню, мне тогда отец сказал: «Вот это гадкий дядька, плюнь в него».

– Он стоял в виде статуи, – сказал я. – Я точно помню, такая, с веслом. А потом ее так заплевали, что она развалилась. Так что он настоящий – тем, кто не настоящий, памятники не ставят.

– Да нет, не настоящий же, – возразила Костромина. – Его просто специально придумали.

– Зачем придумывать Погробиньского? – не понял я. – Кому это надо?

– Это же очень просто, – пояснила шепотом Костромина. – Оставшиеся, ну, те, кто сумел выжить после всего, они не хотели помнить. Им стыдно было. Как бы. Ну, что они во всем виноваты. В своей глупости, в своей распущенности, в своей мерзости. Во Тьме. Именно они были повинны в схождении Тьмы, в том, что их дети и дети их детей оказались обречены на сумерки. И поэтому придумали Погробиньского – чтобы все на него свалить. Трудно жить с чувством вины. Невыносимо.

Костромина вздохнула.

– Поэтому и скульптуры устанавливали специальные – чтобы каждый, кто хочет, мог стукнуть проклятого Погробиньского, плюнуть в него и жить себе дальше. Чтобы совсем не пропасть.

– Костромина! – педагогически повысил голос Вячеслав Иванович. – О чем вы там разговариваете?!

– Про историю, – ответила Костромина. – Про будущее.