Она смеялась, а глаза ее смотрели на меня так печально. Вот этого Карабас не мог предусмотреть – женщины умеют говорить глазами. Просто не всякий способен их понимать. А я способен. И пусть вслух она отрицает, что уже видела Константина Разина, да и не только видела, между нами говоря… Но глаза ее говорят совсем другое, и это меня обнадежило.

Да, господа Муха, Карабас и Живицкий, – тут вы не додумались. Нужно было надеть на глаза дамочке повязку или черные очки! Многое было в этом взгляде, в том числе и страх, что она выдаст случайно тайну… Тайну следствия! И жалость к бедняге, которого снова подмяла под себя бездушная государственная машина по явной указке человека, далекого от государства и его интересов.

Жалость – Ницше утверждал, что жалость оскорбляет! Но иногда она так нужна. И Ницше закончил жизнь в психушке, к которой настойчиво подталкивают меня мусора и мнимые доброжелатели.

А главное – в этом взгляде была любовь! Да, да, она смотрела на меня так, как смотрит влюбленная женщина, а это многое меняет. Ради любви человек способен на многое. На многие безумства. Записывать Ольгу в активные союзники было пока рано, но это был единственный человек здесь, который дал мне некоторую надежду. Да, я поступил с ней не слишком благородно и у нее есть повод ненавидеть меня. Но еще больше она должна была ненавидеть тех, кто вынудил ее когда-то меня предать!

– В общем, выздоравливай! Я к тебе позже еще зайду! – махнула Ольга рукой и вышла из палаты.

Я проводил ее глазами и только тут заметил, что в больничной камере тихо, только муха жужжит где-то, бьется о стекло. Я хотел оглянуться, чтобы понять причину внезапно наступившей тишины. Но Ворсистый уже все разъяснил с присущей ему по жизни непосредственностью:

– Ну ты, блин, даешь, – пораженно произнес он. – С такой покоцанной харей, и так с полтыка тетку охмурить! Или я, в натуре, че-то пропустил, или ты какой-то прямо донжуан, фиг тебя знает! Казанова! Чтобы наша Ольга Владимировна вот так вот запросто с кем-то здесь свистела о том о сем? Не было такого ни разу! Вот братва не даст соврать – верно? А тут прямо – ну светская беседа!

Теперь я понял, отчего все в палате замерло на время. Потому что все, затаив дыхание, прислушивались к моему разговору с Ольгой.

В моей разбитой голове на какое-то мгновение шевельнулась мысль, что все это уже было однажды. Точно так же или почти так же. Все повторяется по два раза. Скучно. Для того, видимо, и бьют периодически, чтобы не скучно было! «Мы постараемся сделать ваше пребывание в нашем следственном изоляторе максимально разнообразным и увлекательным!»

– Э-э, донжуан, твою мать, да ты засыпаешь… – услышал я далекий голос Ворсистого. – Ну, спи…

До конца Ольгиного дежурства я продрых без сновидений. Провалился в густую бархатистую темноту. Время от времени я из нее выпадал: меня кормили, делали перевязку, провожали до параши. Как бы плохо ни было, как бы тяжело ни давался каждый такой поход, я не позволял себе расслабляться настолько, чтобы позволить подсовывать под себя судно. Это было моим последним рубежом, за который отступать нельзя. Знал, если это позволю (себе прежде всего!), – сломаюсь и тогда надолго потеряю возможность активно сопротивляться. Чему бы то ни было и кому бы то ни было!

Во время этих недолгих возвращений из душных объятий сна в реальность рядом со мной оказывались разные медсестры. И я понимал, что смены меняются.

Остальные сестры были не то чтобы все старые и страшные… Просто непривлекательные. Все как на подбор. Непонятно даже, как Ольга оказалась среди них. Хотя нет, это-то как раз понятно. Специально ко мне и приставлена.

Одним словом, так прошло дней десять или около того. Постепенно то ли снотворного стали колоть меньше, то ли я сам набрался сил. Периоды бодрствования стали более продолжительными, и я уже не вырубался сразу после «отправления естественных надобностей». В разговорах, правда, особенного участия не принимал. Темы, вокруг которых они крутились, меня не особенно занимали. Против воли меня тоже никто в разговоры не втягивал. Я был все еще в худшем состоянии, чем любой из моих соседей, это всем им было ясно. Даже болтливый Ворсистый проявил неожиданное понимание.

У меня появилось время хорошенько обдумать и проанализировать все, что произошло со мной, начиная с того злосчастного утра в аэропорту. С несколькими глотками кофе, выпитыми в кафе, на меня будто проклятье кто-то наслал. Дьявольское наваждение, которое никак не сбросить, не развеять. И теперь жизнь моя ходит кругами. Был такой фильм «День сурка», Ангелине он нравился очень, а меня откровенно раздражал. Там главный герой, циничный репортер, попал в какой-то провинциальный городок и вынужден был раз за разом проживать один и тот же день с одними и теми же событиями. Мораль сей нехитрой басни была такова – чего-то бедолага в своей жизни не понял, и вот ему предоставляется шанс все исправить. Теперь, похоже, и я оказался в положении героя этого дурацкого фильма. Чего-то я тоже еще недопонял и у меня тоже все еще есть шанс! Только вот шанс этот придется зубами выдирать – так я чувствовал! Но Оля могла мне в этом помочь.

Когда она заступала, душа моя ликовала. И сама Ольга откровенно, никого не стесняясь, оказывала мне знаки внимания. Так оказывала, что вся лежалая братва замирала, затаив дыхание, при каждой нашей встрече.

– Вот стерва! – восхищенно комментировал Ворсистый ее поведение. – Все время ведь по самому краю ходит и тебя за этот… за нос твой водит. И нас всех вместе с тобой, – а куда ж денешься! Мы же все здесь при вашем интимном свидании!

– А можно подумать, хотите… – ехидно вставил я.

Ворсистый засмеялся:

– Ну да… Хотим, как же! Да такого эротического шоу и на воле не увидишь! Даже за большиие бабосы. Высокий класс! Все время так дразнить! – и ни разу нич-чего не позволить, ни на вот столечко, – Ворсистый выразительно пальцами показал, насколечко. – Ни себе, ни тебе… Только нам все можно!

Вся палата похабно заржала.

– Ну и как там наш медик?! – Потихоньку привыкает, кажется, к своему положению…

– Привыкает или делает вид, что привыкает?!

– Сказать пока сложно… Девонька очень хорошо себя показала.

– Пусть она ему кое-что покажет… Ну, что умеет!

Да, у меня теперь была отдушина – ждать Ольгиных дежурств. А она, как я сумел заметить, стала дежурить сутки через сутки. То ли сама захотела, то ли велел кто. Теперь Ольга «бомбила» сплошным ковром, занимая максимум возможного времени. Ее коллеги, наверное, теряли в зарплате. Но, учитывая страдную пору – время сбора дачного урожая, – все были исключительно довольны. Зато теперь у нас было достаточно времени для флирта. И больничные аборигены наслаждались представлениями, которые разыгрывались у них на глазах. Вся больничка ждала, когда же наш роман перейдет в активную фазу. А дело-то было за малым – когда я начну вставать.

При всем при этом она упорно демонстрировала, что видит меня в первый раз. Именно демонстрировала – подчеркнуто преувеличенно, чересчур театрально. Чтобы увидели и услышали это все, но понял только я, – а я давно и хорошо знал все ее «ужимки и прыжки», меня было не провести. Да, она узнала меня. Но жестами показывала, что посторонние глаза и уши внимательно секут за нами не из простого любопытства. Это наши соглядатаи и сторожа. И с той стороны, и с другой. Со всех. И сольют мгновенно, лишь только появится намек на измену.