Москвич сначала трусцой побежал к выходу из злосчастной подворотни, а потом припустил изо всех сил. Он мчался, пока хватало воздуха в легких, петляя по недружелюбным, таящим опасность улицам. «Забыть! Ничего не было! Ничего! — стучала кровь в висках. — Ничего-о!..» Когда уже казалось, что сердце не выдержит стремительного бега, Саша буквально упал на ограду поблескивающего антрацитом канала, извивающегося змеей между молчаливых серых домов.

Затравленно оглянувшись и убедившись, что сзади преследователей нет, Саша спустился по ступенькам к воде. Он сунул в нее пылающее лицо, затем прильнул, как пес. Он несколько минут втягивал в себя воду, снова и снова возвращая ее в канал. Однако ужас и запахи грязной подвороти не прошли. К ним прибавился другой кошмар — вкус затхлой воды с бензиновым запашком.

Пожаркин поднялся на набережную, встал на ноги и лишь сейчас стал вспоминать, где он находится. Потом окончательно понял, что же случилось с ним пять минут назад.

В это время у спуска канала притормозил желтый «уазик» с синей полосой вдоль борта. «Милиция!» — понял Саша и рванулся к машине, чтобы рассказать о происшествии и потребовать от стражей порядка немедленно спасать Галю.

Сбивчивый рассказ о том, что где-то кто-то, возможно, кого-то насилует, а сам потерпевший даже приблизительно не может сказать где, кто и кого, поверг старшего машины в веселье. Кроме того, милиционеру показалось, что грязный и взлохмаченный человек, выкрикивающий бессвязные обвинения в чей-то адрес и отчаянно жестикулирующий при этом, перебрал. А не умеешь пить — не берись. Поэтому спасать Галю никто не поехал, а самого Пожаркина не забрали в отделение лишь благодаря тому, что водитель не захотел пачкать свою «ласточку». Видок у москвича и правда был еще тот: белая рубашка стойко хранила все цвета и запахи как подворотни, так и спуска к каналу…

Когда «уазик», громко урча пробитым глушителем, уехал, Саша быстро двинулся вдоль канала, надеясь выбраться к Неве, от которой уже совсем близко Петроградская сторона. Там он переоденется, возьмет свои вещи и немедленно уедет из этого грязного и чужого города!

Около одной из тумб чугунной ограды канала, укрыв нос пушистым, но грязным хвостом, спала бездомная собака. Заметив ее, Саша вдруг понял: он тоже нужен этому городу и его обитателям как бездомная псина — только пнуть и отскочить, боясь испачкаться. Да, он сегодня же вернется в Москву. Сегодня же!

Поравнявшись с собакой, Пожаркин оглянулся и, убедившись, что на набережной больше никого нет, со всей силы ударил собаку ногой и затем исступленно пинал, вбивая в гранитную тумбу окровавленное грязное и совершенно чужое ему тело. Он не боялся испачкаться — этот город и так предостаточно выплеснул на него помоев. Теперь начиналось время расплаты…

С той поры Пожаркин возненавидел этот город, за прекрасными фасадами которого скрывались зловонные дворы с их обитателями, а вода, ограненная набережными, была мертвой. Но все-таки не менее трех лет понадобилось, чтобы окончательно оправдать себя. Он понял, что предел жестокости нельзя ограничивать и нельзя прощать. Поэтому, когда несколько лет назад Саша стал пресс-секретарем очень большого чиновника, то добился изгнания из университета ректора, однажды испортившего ему диплом. Когда же два года спустя он уходил из Кремля в «демократическую оппозицию», Пожаркин тайно скопировал массу «дээспэшных» документов. Некоторое время спустя документы стали попадать в печать, а ответственный за них мелкий чинуша оказался под следствием и скончался от инфаркта. Пожаркин не обратил на это внимание.

Сейчас у него были деньги, связи, одна из мощных московских газет. И теперь появилась возможность отомстить этому городу. Благодаря его трудам, победит избирательный блок «Надежда». А он станет его куратором. И тогда…

Где дома лишь фасады,

А слова — пустоцвет

И свет сгоревшей звезды,

Этот самый проспект…

Насвистывая эту песенку, Пожаркин шел по Невскому. Время сейчас тяжелое. Обанкротить город так же просто, как любой банк или фирму. Было бы желание.

* * *

Хотя у Алексея затекла рука, он боялся ее высвободить из-под шеи Милы. Девушка, уткнувшись носиком в его плечо, спала. Чуть повернув голову, в летней полутьме комнаты можно было увидеть, сколь она красива. Точеный профиль, напоминающий мраморные скульптуры античности, длинные ресницы, на одной из которых поблескивала забытая слезинка, светлые локоны рассыпавшихся по подушке волос, тихонько благоухающих ароматом далеких цветов, чуть припухшие нежные губы, изящная рука, доверчиво покоящаяся на груди единственного человека, на которого можно было надеяться… Дыхание девушки было ровным, и ничего не напоминало о том, что только недавно она в каком-то исступлении обнимала Алексея, а он, задыхаясь от чувств, шептал ей нежные слова под негромкий аккомпанемент диска из «Romantic collection»…

После возвращения Нертова с вазой, Мила разрыдалась у него на груди, но потом, взяв себя в руки, извинилась и, попросив пройти в комнату, скрылась в ванной. Через некоторое время хозяйка квартиры вернулась, неся с собой два фужера и бутылку коллекционного вина, наверное, приберегавшуюся для какого-то большого праздника.

— Извините, после смер… то есть исчезновения папы, я стала слишком эмоциональна. Но это пройдет. Ужин еще не успел остыть, и если вы не против, то составьте мне компанию. Вообще-то, я не большая любительница выпивать, но иногда это необходимо…

Алексею ничего не оставалось, как согласиться, тем более, он вдруг почувствовал какую-то безысходную пустоту в груди и понял: предложение хозяйки выпить может помочь хоть как-то отвлечься от невеселых мыслей.

За ужином они сначала говорили о чем угодно, только не о тех делах, ради которых Нертов появился в этом доме. Каждый, казалось, старался избегать болезненных тем. Но затем Мила, видимо понемногу придя в себя, начала рассказывать о своем отце. Когда Алексей попытался заикнуться, мол, может, лучше не ворошить прошлое, она только махнула рукой:

— Бросьте. Все равно этот разговор необходим. А просто рассказывать, как больной на приеме врачу, собирающему анамнез, я не могу. Так легче…

Потом Мила вдруг спохватилась:

— Я сейчас вернусь, — и действительно вскоре снова появилась в комнате, держа в руках запотевшую бутылку «Абсолюта»: — Настоящий. Папа из Швеции недавно привез.

Нертов удивленно уставился на девушку, подумав про себя, что, вроде, не говорил, как бы хотелось вместо вина выпить чего-нибудь покрепче. Но Мила, словно угадав его мысли, сама предложила закончить с вином:

— Не комплексуйте. Я ошиблась — мне точно сейчас нужно более сильное лекарство. Да и вам, кажется, тоже… Нет, не отвечайте, — увидев, что Алексей хочет что-то сказать, перебила его хозяйка, — если я ошиблась, не пейте. Но поверьте, врачи не хуже всяких сыщиков видят человека. И кстати, давайте перейдем на «ты» — так мне будет проще разговаривать…

Через некоторое время состояние напряжения, в котором последние дни находился Алексей, понемногу прошло. В вечернем полумраке чужая квартира стала казаться более уютной, а ее хозяйка — давней знакомой. Особенно усилилась эта иллюзия, когда Мила принесла в комнату хорошую акустическую гитару: