мотивировав это тем, что украинцев Буковины напрямую не затронули обнародованные 5 ноября обещания[700]. 1 декабря «Буковина» сообщила, что Василько прерывает лечение и возвращается в Вену, чтобы вернуться к «своей полезной работе»[701]. Политик по-прежнему скептически относился к критикам, считая, что те не в состоянии пошатнуть их с К Левицким репутацию в глазах австрийских правящих кругов. «Хотим мы этого с Костем или нет, но серьезно в Вене и здесь говорить будут только с нами», – писал он из Берлина одному из соратников. По словам Василько, «авторитетные друзья» в Германии, упрекая украинцев во внутренних дрязгах, называли его и Левицкого «единственными украинцами, с которыми здесь разговаривают и которые не клевещут и не бросают подозрений на других украинских политиков»[702]. Подконтрольная Василько «Буковина» продолжала заверять читателей, что украинцам «навредил» не Штюргк, а его преемник Кербер[703]. Но в Галиции влияние политика ослабло, и это понимали все: некогда субсидируемый Василько В. Степанковский, наблюдая за падением репутации бывшего патрона, предложил тому платные услуги своего пресс-бюро для «великолепного освещения» его выступлений[704].

В письмах первым лицам австрийского истеблишмента Н. Василько рассуждал о вероятных последствиях манифеста. Во-первых, австрийские украинцы почувствуют себя покинутыми Веной и поддадутся влиянию России, а в российской Украине и без того слабая тяга к Австрии полностью исчезнет. Во-вторых, манифест может отразиться на боеспособности украинских полков на итальянском фронте. Наконец, Василько отмечал, что автономия Галиции лишит Буковину прямого сообщения с остальной Австрией, а значит, этот регион придется либо присоединить к автономной Галиции, либо передать в состав Венгрии, и это будет еще одной территориальной потерей для Австрии[705].

Если для политиков решение об автономизации Галиции не было шоком, то большинство украинцев оно застигло врасплох. Как писал Е. Олесницкий, «государственно-правовые акты, провозглашенные 5 ноября 1916 года, были словно тяжелый удар обухом по голове. Всюду горький плач, понурая безнадежность и апатия. Мои избиратели, крестьяне из Стрыйщины, которая героически перенесла тяжелые бои на своей территории и горькое время московского вторжения и до сих пор еще покрыта руинами и пепелищем, – пишут мне коротко: „За все то, что мы дали и перенесли, мы должны идти под Польшу!“ Не стоит и говорить, какие настроения должен вызывать такой гороскоп у нашего народа»[706]. О. Маковей в письмах жене с фронта советовал отнестись к последним событиям сдержанно и «не болтать, что на язык попадет», чтобы не «попасть в беду». «А если сейчас обстоятельства складываются для народа без моей вины совсем плохо, хуже, чем перед войной, то что я на это посоветую? – писал Маковей. – Нужно стерпеть, не сдаваться и в новых обстоятельствах устраивать себе новую жизнь»[707]. Среди сечевых стрельцов ходили разговоры о необходимости распустить легион[708]. В частном письме от 6 января 1917 года Ф. Федорцив констатировал, что украинцы Львова «все еще ходят в каком-то тумане, упрекая мир и людей»[709]. В протестах украинцев австрийскому правительству говорилось, что «от права непосредственного управления из центра ни за какую цену наш народ не отречется и будет ее защищать всеми возможными способами»[710]. Хорошо осведомленный о событиях в западноукраинских кругах В. Сватковский писал в Петроград, что за все время войны украинцы вопрос в империи Габсбургов еще не переживали столь острого кризиса[711].

Акт 5 ноября 1916 года, означавший, что Вена отдала предпочтение польскому проекту разрешения судьбы Галиции, не шокировал украинских политиков, но для большинства украинцев стал неожиданностью. Перед угрозой потерять лицо в глазах общественности политики ужесточили риторику во взаимоотношениях с властями, но только внешне.

* * *

С лета 1915 года украинские круги Австро-Венгрии вели активную работу по распространению украинской идентификации среди соплеменников в самой империи Габсбургов и на занятых австро-венгерскими войсками землях Российской империи. Постоянное противодействие поляков усугубляло их антипольские настроения и усиливало антипольскую риторику. Вместе с этим охладевало доверие украинцев к венским властям, которые отказывались предметно говорить о будущем украинских земель и уклонялись от некоторых мер по укреплению статуса украинского движения. Напротив, доверие и симпатию вызывала Германия, внесшая заметный вклад в завоевание украинских территорий Российской империи и к тому же сама охотно шедшая на контакт с украинцами. Но в Берлине не были готовы грубо вмешиваться во внутреннюю проблему союзной державы, поэтому перед глазами украинцев Галиции и Буковины стояло два ориентира – с одной стороны, Австро-Венгрия, а с другой – Германия, на которую они в действительности возлагали надежды. Альтернатив этим ориентирам не было: мысли о сотрудничестве с Россией, ее западными союзницами или третьими странами витали в воздухе и обсуждались в кулуарах, но не более того.

Акт 5 ноября 1916 года в действительности не был шоком для украинских политиков – сама идея автономизации Галиции обсуждалась давно, а недавнее решение по Холмщине в пользу поляков не сулило оптимистичных прогнозов. Шаг Вены лишь ускорил процесс разочарования, набиравший обороты на протяжении всего 1916 года. Главным его итогом стало падение ВУС, который за полтора года работы не сумел преодолеть разобщенность в украинском политическом лагере, и переход статуса национального представительства к силам, готовым к более жесткой полемике с правительством.

Глава 4

Украинское движение в империи на пути к независимости (декабрь 1916 – ноябрь 1918 года)

4.1. Украинцы Австро-Венгрии на волне «братской солидарности»

К началу 1917 года мысли украинских деятелей Австро-Венгрии были всецело заняты судьбой Галиции. Политики в унисон твердили, что в деле освобождения Украины народу стоит опираться на собственные силы. На страницах «Вісник СВУ» вчерашние оппоненты Л. Цегельский и В. Темницкий заявляли, что доверие Центральным державам было «национальной ошибкой» и «спасение Украины может прийти лишь от нее самой»[712]. Формально речь шла только о российской Украине, но между строк отчетливо читался австро-венгерский контекст. Путь к «спасению» Вена не преграждала: автономизация Галиции откладывалась на послевоенное время, и была надежда, что изменение политической конъюнктуры сыграет на руку украинцам.

Впервые шанс переломить ситуацию замаячил на горизонте после смены монарха. В «новогодней» статье К Левицкого «Нынешнее положение украинского вопроса», опубликованной в нескольких изданиях, постулировались прежние цели – украинская провинция в Австрии и «отдельная государственно-правовая организация» украинских земель России. Левицкий, как и прежде, призывал положиться на Австрию и нового монарха, особо отмечая, что если в решении польского вопроса на первом месте стоят интересы Берлина, то в решении украинского вопроса – именно Вены[713].