Бергойн и Гамбрилл добились своего, и, как пишет доктор Шелдрик, Гамбрилл торжествовал победу над ризничим, не упуская ни единой возможности обмануть его, обвести вокруг пальца, унизить перед рабочими, в результате чего каноник, и без того человек не крепкого здоровья, заболел и вынужден был отказаться от должности.

– От души сочувствую этому бедняге, – с улыбкой воскликнул доктор Систерсон.

– Бедный доктор Систерсон, – вздохнула миссис Локард.– Завтрашнее собрание капитула, наверное, не очень-то вас радует.

– Совсем не радует. Придется сообщить новость, что какое-то время в соборе будет затруднительно проводить богослужения.– Он испустил комический вздох, вылившийся в широкую улыбку, и попросил меня продолжать.

– У Бергойна и Гамбрилла были теперь развязаны руки. Но в следующие месяцы они стали хуже между собой ладить. Бергойн не доверил пока Гамбриллу починку шпиля, а настаивал на том, чтобы тот сосредоточился на работе, которую каменщик полагал куда менее ответственной: например, на подготовке к переносу алтаря в центр здания.

Их зарождающуюся враждебность сдерживал (по крайней мере так казалось) Томас Лимбрик, работавший под началом Гамбрилла. Это был сын человека, погибшего в тот самый день, когда был покалечен Гамбрилл, и многие горожане говорили, что Гамбрилл проявил великодушие, предоставив ему работу, – хотя кое-кто объяснял его поступок иными мотивами. Лимбрику, трудолюбивому и способному молодому человеку, доверяли и казначей, и каменщик, потому он и имел возможность улаживать их разногласия.

Бергойн добился всего, чего желал: собор ремонтировался, и его предстоящее открытие должно было значительно укрепить позиции казначея. Однако он не выглядел счастливым; казалось, что-то тяготит его душу, и он, прежде аккуратный во всех мелочах, мог иной раз появиться на людях небритым или нечесаным. Он опаздывал на собрания капитула, все чаще пренебрегал своими обязанностями и даже отвлекался во время службы. Раз или два в середине проповеди он останавливался, теряя нить. Он завел привычку беспокойно расхаживать по улицам в ночные часы, так что его несколько раз – к своему глубокому смущению – останавливали городские стражи, пока не научились узнавать его в полной темноте (в ту пору улицы не освещались) по длинной фигуре, высокой шляпе и духовному одеянию.

– Более того, он изменил даже своей привычной трезвости, – ввернул доктор Систерсон, – и несколько раз его видели пьяным.

– В самом деле? Доктор Шелдрик об этом не упоминает. Все в городе гадали, что за тайная страсть не дает канонику спокойно спать...

– Он был влюблен, – промолвила нараспев миссис Систерсон.

Мы все в изумлении обернулись к ней, а она послала улыбку своему супругу, который покраснел и опустил взгляд.

– Ну что ж, – продолжал я, – злые языки поговаривали о женщине, однако казначея ни разу не застали в компании какой-либо представительницы слабого пола. Доктор Шелдрик, однако, впервые дает достоверное объяснение.

– Неужели? – удивленно воскликнул доктор Систерсон. Он бросил взгляд на жену, но она не видела в тот миг ничего, кроме ребенка.

– Правда заключается в том, что Бергойна постиг душевный кризис из-за некоего тайного преступления, им обнаруженного; мрачное открытие потрясло его и лишило обычной надменной уверенности.

– Действительно? Так утверждает доктор Шелдрик? – Доктор Систерсон взглянул на миссис Локард и спросил у меня: – В чем же заключалась, по мнению доктора Шелдрика, эта тайна?

– Финансовые злоупотребления со стороны Фрита. Узнав о его безнравственности, Бергойн пришел в смятение.

– Понятно. – Доктор Систерсон с улыбкой откинулся на спинку кресла. Я подумал, не ждал ли он чего-то другого.– Но разве ему не было уже известно, что Фрит корыстолюбив и нечист на руку?

– Да, но он был потрясен масштабами и продуманным характером его преступлений. А кроме того, намекает доктор Шелдрик, обнаружилось, что в злоупотреблениях по уши замешан и Гамбрилл, которому казначей верил.– Увидев скептическое отношение доктора Систерсона, я и сам усомнился в разоблачении доктора Шелдрика. – А вы чем бы объяснили внезапную перемену в поведении Бергойна?

– Я полагаю, что он действительно обнаружил нечто глубоко его потрясшее, но финансовые вольности Фрита тут ни при чем.

– И что это было, по-вашему?

Доктор Систерсон посмотрел на дам, чье внимание в эту минуту было поглощено ребенком на руках у миссис Систерсон, и произнес спокойно:

– У меня нет ничего, кроме предположений, и мне не хочется порочить кого бы то ни было, даже если этот человек мертв уже более двух веков.

Я ответил удивленным взглядом, но доктор Систерсон поджал губы и чуть мотнул головой, указывая, что предпочитает промолчать об этом предмете в присутствии дам, и мне ничего не осталось, как продолжить:

– В апреле того же года Бергойн совершил длительную поездку в Лондон. Вернувшись, он признался Гамбриллу, что намерен поручить работу над мемориалом итальянским скульпторам из столицы. Гамбрилл был глубоко оскорблен этим унижением его профессионального достоинства. Через день или два он объявил, что шпиль вот-вот рухнет и потому доступ в башню отныне закрыт для всех, кроме него самого и его работников. Бергойн был взбешен этой попыткой заставить его поторопиться с ремонтом, но оспаривать заявление главного каменщика не мог и скрепя сердце подчинился запрету. И вот Гамбрилл перегородил лестницу внизу башни крепкой дверью, ключи от которой имелись только у него и у одного из каноников.

Если решение Бергойна заказать монумент в Лондоне вызвало у Гамбрилла гнев, то он был взбешен вдвойне, когда через месяц-другой узнал, где Бергойн намерен его поместить: на самом заметном месте, как раз на алтарной стороне перекрестия. С этой целью Бергойн решил убрать перегородку. Остальные каноники, разумеется, протестовали, но тогдашняя политическая ситуация складывалась явно на пользу Бергойну. Архиепископ Лод сидел в Тауэре, откуда его в скором времени должны были повезти на казнь, а победоносные кальвинисты требовали убрать барьеры между паствой и священником, отправляющим службу. Капитул был бессилен. Когда Гамбрилл узнал от Лимбрика, что ему поручает Бергойн, он пришел в ужас.

– Ничего удивительного, – сочувственным тоном заметил доктор Систерсон. – Разобрать старинную и красивейшую часть собора – здания, которое он любил и сохранял всю жизнь, во имя которого даже пожертвовал глазом, – это он воспринял как кощунство.

– У доктора Шелдрика несколько иная трактовка. Он утверждает, что Гамбрилл был тайным католиком, как многие в этом сонном старинном городе. Из-за этого ему грозила опасность разориться и даже попасть в тюрьму, но в его представлении собор по-прежнему был католическим святилищем, которым незаконно завладели личности, намеренные разрушить все, ради чего он существует. В соборе произошла безобразная сцена: каменщик схватил казначея за бороду и принялся громко обличать его разрушительную деятельность. Бергойн направился к выходу, и Гамбрилл, не замолкая, последовал за ним на Соборную площадь и далее, до задней двери его дома, пока не был удержан Лимбриком. В те минуты, вероятно, оба подписали себе приговор.