Никто не обязан был этого делать, но как-то так было заведено и выходило само собой, без лишних слов или просьб. Просто так поступали всегда. Возможно, это свойство людей старой закалки.

Однажды с одним из преподавателей случился казус: перебрал лишнего, попал в какую-то передрягу, в итоге – сотрясение мозга, неделя на больничном и один непринятый зачет. Уходили они вместе с коллегой, но потом их пути почему-то разошлись. На этого второго сотрудника, прекрасного человека, вся кафедра некоторое время смотрела искоса. Ничего не говорили в лицо, но между собой обсуждали, даже не зная подробностей случившегося:

– Он его бросил.

Я подобрала пароль к твоей электронной почте и прочитала переписку с Витьком, у которого, по уверениям, мы должны были тебя найти: «Превед, Медвед! Давай встречаться, посидим пококаем», – мат через каждые два слова и куча бессмысленный смайликов – улыбающихся желтых колобков.

Я прочитала это письмо утром, перед приходом в палату врача, а потом, в душе, уже привычными движениями «по-мокрому» снимая повязку с ожога в виде крыльев, говорила себе:

– Нет! Я не позволю этим колобкам с кривыми улыбками одолеть меня. Пококаем… Как ты мог впустить их в нашу жизнь?

Тогда вечером по телефону ты говорил мне, как рад видеть своих друзей. Как здорово, что на хоккее вы случайно встретили еще однокурсника. Не общались с ним, когда учились, ничего толком о нем не знали, но он запросто очутился в вашей компании.

Смуглый, чернявый, бровастый, весь какой-то маслянистый, словно сальный, глаза с поволокой, с дымкой, с медленной улыбочкой. Такой туманный с ленцой взгляд часто бывает спутником неторопливого интеллектуального развития. Смотрит на тебя человек, и не понять: есть у него мысли или нет, – одна неопределенная медлительность, туманность, зыбкость. И попадать под такой взгляд не хочется, не ровен час затянет тебя эта зыбкость, и провалишься неизвестно куда.

Это была несчастливая встреча. С ним ты остался, не поехав домой. Сам остался. Понимаешь, сам! Зачем?

Я была в пабе, показывала ваши фото и официанткам, и бармену. Да нет, ничего странного не заметили. Кто ж теперь разберет.

Ты должен был уйти. Понимаешь, должен. Ты остался. И каждая минута общения с ним теперь шла за год нормальной, здоровой, счастливой жизни. Ты, так любивший людей и распахивавший душу до конца, тратил, тратил, тратил эти минуты-года, не думая о том, что они могут оказаться невозвратными. И невозвратность эта может быть самой крайней, крайне тяжелой степени.

Потом вы расстались и с этим институтским знакомцем. Он последний мог хоть что-то сделать, хоть самую малость, которая, возможно, изменила бы нашу жизнь. Мог обратить на тебя внимание, задуматься, как ты доберешься, набрать по еще работающим телефонам твой домашний номер. Но ты вышел из вагона метро, а он просто поехал дальше, ведь ему тоже надо было домой.

На все расспросы беспокоивших его людей он ответил, что расстались вы «нормальные», еще и номерами обменялись на прощание. Через несколько минут камеры в метро не согласятся с его словами и даже опровергнут их. Но то техника, у нее одна правда, а у человека правд может быть много, и главная та, с которой проще жить.

Вскоре, подтверждая расплывчатость «нормы», замолчали и телефоны.

Понимаешь, ведь друзья для тебя оказались важнее. А где они друзья-то, где однокурсник этот? И не изменишь теперь ничего, поэтому и не появились они в белой больничной Вселенной.

Вы думали, что все экзамены в вашей жизни позади, но иногда судьба проводит аттестацию человеческой зрелости. И есть в этой аттестации экзамены, пересдать которые невозможно. И апелляцию не подать, даже если не согласен с оценкой. Вы вместе провалили этот экзамен. Прококали. Ты – оставшись, друзья – уйдя.

Что сделать с тем, что не изменить и не исправить? Только постараться забыть, не заметить, тем более что и вины-то их тут нет, ведь если, как поется в песне о настоящей мужской дружбе, ты оказался не другом, то и не враг же, а так…

Дружеская встреча, будто черная подушка с сальными пятнами кривых смайликов, накрыла тебя целиком, а дальнейшее стало ее производной. Не осталось спортсмена, самого лучшего, доброго, отзывчивого парня. Ты и сам превратился в смайлик и, как колобок, покатился вниз, потому что остановить тебя стало некому.

Твои институтские друзья были близко и могли помочь тебе, но они были не обязаны. Я была за четыреста километров и не могла помочь тебе, но я-то была обязана! Понимаешь? Мне не плевать на тебя, но что я могла сделать, что?

Прости меня за то, что не почувствовала плохое, что спала той ночью, когда тебе была нужна помощь. Прости меня за то, что я не знала: мужская дружба может быть и такой. Когда я слышала в трубке твой веселый голос, я была спокойна, мне казалось, вас много, вы вместе и ничего не может случиться. Прости меня за то, что я ошиблась.

Череда трагических случайностей и совпадений, довлевших над Медведем в ту ночь, окончилась многоточием из трех кривых, косо улыбающихся компьютерных смайликов. Триумвират смайликов: у каждого два глаза и улыбка до ушей.

Этими же смайликами была разукрашена черная подушка, которая все ниже опускалась на его лицо.

В белом коридоре у входа в реанимацию я пыталась представить ее. Вот я поднимаю и скидываю эту подушку на пол, топчу ее ногами, рву в клочья, а потом открываю окно и – грязные ошметки черной ткани, порванные пустые пьяные глазки и бессмысленные улыбки летят, подхваченные влажным сильным очищающим ветром, куда-то в дебри унылых купчинских дворов, а оттуда еще дальше. Прочь из нашей жизни.

Стоп-назад, стоп-назад. Назад, назад! Как же воротить время назад?

Следователь позвонила через месяц и сказала:

– Вам постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по почте прислать или вы сами хотите приехать и с материалами ознакомиться?

Я сказала, что приеду сама.

Водитель позвонил через месяц, когда стало ясно, что дело о ДТП закроют:

– Я не успел понять, как это произошло. Только до сих пор перед глазами его белое-белое лицо и руки. Я все думаю, почему именно я? Мать больше всего жалко, передавайте ей соболезнования.

Я сказала, что передам, но не выполнила своего обещания, потому что она никогда не спрашивала о водителе, словно его и не было.

Двое институтских товарищей, видевшие Медведя последними, так и не позвонили. Наверное, им нечего было сказать, да и мне им тоже.

– Время летит. Так и хочется вас по спине похлопать! – шутливо замечала теперь невысокая энергичная врач на каждом утреннем обходе.

– Повезло, скоро домой, – говорили мои новые больничные знакомые из обоих отделений.

– Вот ведь, как на собаке заживает! Ну прости, как на кошке, – ликовали друзья.

Однажды перед перевязкой я привычно отправилась в душ, чтобы снять повязку.